Грэм Джойс - Там, где кончается волшебство

Придя в себя, я подступила к окну. Грета ушла, мне стало стыдно. «Что ты творишь?! – посетовала бы Мамочка. – Брысь от окна, кончай глазеть и строить из себя дуру. Ведь если ты сама не знаешь, что у тебя на уме, твой ум подыщет себе пристанище получше».

– У меня нет нарядного платья, – снова сказала я. И снова зарыдала.

– Ты будешь Обращаться? – поинтересовалась Джудит. – Да или нет?

По-прежнему на легком взводе от приглашения Греты, я как-то после больницы заглянула в скромное жилище Джудит. Работал телевизор, она проверяла тетради. Ее любимый пылесос стоял в углу, в состоянии полной боевой готовности. Я, разумеется, с порога уткнулась в телевизор. Он просто гипнотизировал. Бывает, смотришь на бегущую воду и ни о чем не думаешь. Вот так и тут. Я только изредка выныривала из транса под раздраженные вздохи Джудит по поводу домашнего задания. Стопка заляпанных чернилами тетрадей казалась нескончаемой.

Я не хотела отвечать по нескольким причинам. Во-первых, не собиралась покупаться на ее дешевый трюк, будто она интересуется из праздного любопытства. Я знала, что мой ответ ей важен. Потом я не хотела признаваться, что верую намного меньше, чем она. Этим признанием я предала бы всех: ее, многих других и в первую очередь Мамочку.

А в-третьих, я боялась.

Вы скажете, что я себе противоречу. Чего бояться, если я не верю? Но все не так-то просто. Обращение требует подготовки. Прежде всего, нужно настроиться, а также выпить определенные отвары. Тут верь не верь, но если делать это с дурными мыслями, то можно навредить себе. Что бы ни делалось, должно вершиться с чистым сердцем. А значит, с сердцем верящим, искренне верящим. Ведь даже злодеяния и войны могут вершиться с чистым сердцем. Главное, чтобы в нем не было и тени сомнения.

В то время как у меня сомнений было хоть отбавляй, а чистого сердца и в помине не наблюдалось.

– Джудит, как я могу об этом думать, когда меня вот-вот попрут из дома?

Никак. Она понимала. Такими глобальными вещами можно заниматься, лишь не отвлекаясь ни на что другое.

– Да, ты права, – заметила она и снова приступила к разработке плана по соблазнению Артура Макканна.

Если бы я лучше разбиралась в мужчинах и знала их повадки, то никогда бы не согласилась на такую авантюру. Но я позволила себя уговорить. Джудит казалось, что с помощью этого маневра мы выгадаем несколько недель.

– Все просто. Он там работает, а значит может повлиять на ситуацию. Давай узнаем, что ему известно. Всего-то нужно капельку его прижать. Других путей спасения я все равно не вижу, – многозначительно произнесла она. – Артур Макканн – твоя единственная соломинка.

Ее задумка не отличалась утонченностью. Я позволяю Артуру затащить себя в постель, а он, из чувства долга, или, по выражению Джудит, «прижатости», выбивает для меня у своих работодателей еще несколько недель. И хоть на первый взгляд все выглядело как невообразимая проституция, Джудит сказала, что мне не придется делать ничего предосудительного. Вот в этом и была вся соль.

– Селитра, – перечисляла Джудит. – И, чтобы наверняка подействовало, отвар из почек ивы. Плюс подслащенная вода кувшинки.

– О чем ты говоришь?

– Ну и куда ж без солода. Придется напоить его пивом.

– Пивом?

– От пива лучше всего падает. Надо только все замаскировать. Ах да. Спечешь ему пирог с яйцом и беконом. Он же мужик! Пивко, пирог с беконом – он будет на седьмом небе от счастья.

– Джудит, ты сбрендила.

– Не хочешь, не надо. Но у тебя осталось две недели. – И с этими словами она вернулась к ожесточенному раскрашиванию школьных тетрадей в красный, раздавая чувственные длинноногие галки с невиданной доселе щедростью.

Я мрачно пялилась в мерцающий экран. Потом что-то промычала о вечеринке на ферме Крокера. От этой новости у Джудит сломался красный карандаш. Она так выпучила глаза, словно я показала ей отверстие в стене тюремной камеры, в которой мы просидели по меньшей мере двадцать лет.

– Возьми меня с собой, или череп и кости.

– Я отказалась от приглашения.

Джудит повалилась лицом на коврик, стуча кулаками, пинаясь, выгибаясь, в полной истерике.

– Она отказалась! Она отказалась! Один раз за тысячелетие в Кивелле пройдет отпадная вечеринка, и она отказалась!

Я строила другие, более серьезные планы. И хоть они не вели к разрешению моего насущного вопроса с жильем, зато могли впоследствии обернуться источником стабильного дохода. Я решила получить диплом по акушерству.

Лицензии на акушерскую деятельность стали выдаваться еще в начале века, но многим бедным людям и работягам было не до правил. Если нелицензированная повитуха плохо знала дело, то слухи, утверждающие, что у нее воняет изо рта или что она вся в бородавках, рано или поздно приканчивали ее карьеру. Что же до Мамочки, то женщины, напротив, всегда ее хвалили и передавали из уст в уста, какая она искусница. Однако в наше время государство начало предоставлять бесплатную квалифицированную помощь в родовспоможении, и с этим сложно было соревноваться. Я понимала, что если соберусь заняться акушерством, то мне придется оформить, как называла это Мамочка, «чертов билет». «Чертов билет меня и доконал, – ругалась Мамочка. – Не дали, гады».

Был даже издан акт, законодательно запрещавший необученным «умелицам» – вот как, оказывается, называлась Мамочка – принимать роды, хотя к ним раньше обращалось много женщин из бедных семей. А значит, положив руку на живот Банч Кормелл, я поступила незаконно и, в принципе, могла за это поплатиться. Поэтому я решила получить «чертов билет» и с этой мыслью направилась в офис Королевского акушерского колледжа в Лестере.

Пол в небольшой приемной лоснился от мастики; доски похрустывали под ногами. Огромные настенные часы бесцеремонно тикали; из всех щелей тянуло ненавистными саше. За столом восседала важная дама с белым накрахмаленным воротничком. Взяв у нее анкету, я пошла в кафе на Лондон-роуд, где села за столик и стала заполнять ее под стрекотание хромированной кофе-машины.

В одном из пунктов спрашивалось про предыдущий опыт работы. Я написала, что около пятидесяти раз ассистировала в приеме родов. Потом зачеркнула и исправила на пятьдесят пять. О том, что несколько раз я принимала роды сама – у Банч и еще у пары женщин, когда Мамочка по каким-то причинам не могла прийти, – я упоминать не стала. В одном из пунктов требовалось указать фамилию акушерки, обучавшей меня когда-либо. Я принялась вписывать фамилию Мамочки, но вовремя спохватилась, что это может обернуться против меня. И вычеркнула.

Моя заполненная анкета была похожа на тетрадь кого-нибудь из нерадивых учеников Джудит. И все-таки я отнесла листок в приемную и всучила женщине с накрахмаленным воротничком. Я попыталась поскорее улизнуть, но она окликнула меня.