Марк Хелприн - На солнце и в тени

Больничная вода поступала из огромных котлов в больших количествах, требуемых каждый день для стирки, уборки и купания. Никто и нигде не заметит разницы, выключит он кран или нет. Звук льющейся воды радовал его слух. Текущая вода наполняла ванну пузырьками и делала омовение терпимым, несмотря на высокую температуру.

Он знал, что вода идет из резервуаров в городе, куда попадает из обширных озер в северной части штата, которые он видел во время засухи с неожиданно появившимися спустя много лет мелями и развалинами ферм. Эти резервуары теперь были полны, так что он остановил свое внимание на мазуте, которым топили котлы. Для поддержания потока горячей воды нужен сильный огонь, а для этого нефть надо извлечь из земли, очистить, доставить в Нью-Йорк, распределить, хранить и оплатить. Если бы все краны в больнице Св. Луки оставались открыты, только ли вопросом времени было бы, без вмешательства, ее банкротство? Эта больница была учреждением с бессрочными привилегиями и правами, с тысячами опекунов и спонсоров и с освобождением от налогов. Сколько лет смогла бы она продержаться, если бы краны были открыты полностью? Он попытался вычислить, но из-за отсутствия необходимых данных не смог.

В его собственном случае, однако, все данные были налицо. У него не было ни помощников, ни пожертвований, ни бессрочных привилегий, ни инвесторов, ни освобождения от налогов. В конце концов – причем быстро при любой скорости развития событий – у него не останется денег, то есть воды или крови. Хейлы с их обширными водоемами в любой момент времени получали гораздо больше, чем тратили. Избыток рос изо дня в день каждый год, становясь таким большим, что порядочные люди могли его только отдавать, что они и делали. Здесь, к примеру, они заплатили гораздо больше, чем вся вода, которую может истратить больница, даже если краны будут открыты круглый год. Какое это чувство – когда прибывает всегда больше, чем вытекает? Он понял: богатые отличаются не тем, что у них больше вещей или больше свободы, а тем, что они не сталкиваются с вечной метафорой смерти от потери крови. Наше время всегда иссякает, но не их, пока не иссякнет и оно. Конечно, большинство людей дисциплиной, тяжелым трудом и, самое меньшее, самоотречением могут достичь равновесия и стабильности. В этом смысле главные сокровища состоятельности всегда будут доступны при простой скромности желаний.

Основательно и прочно стоящая на ногах «Кожа Коупленда» в обычных условиях могла бы выдержать и десять лет трудностей, но не сейчас. У них мало времени – не более года, после чего бизнес обанкротится, а он сам останется ни с чем. В чем, спрашивал он себя, разница между ним и Хейлами с Беконами? Успех порождает успех, оптимизм порождает оптимизм, жизнерадостность порождает жизнерадостность, и все вместе порождает уверенность, которая кровосмесительно порождает их снова и снова. Можно ли объяснить это их исключительным везением? Он не позволял себе роскоши поверить в это хотя бы потому, что перспектива полагаться только на удачу всегда приводила его в ужас. Работа, дисциплина, терпение, стойкость, ум, мужество, риск – все это притягивает удачу, как буксиры ведут к причалу океанский лайнер.

Таким образом, когда однажды вечером, проходя по Мэдисон-сквер, он совершенно случайно увидел Вердераме, то счел невозможным не попытаться поговорить с ним еще раз. Это не было обдуманным решением. В тот миг, заметив его, одетого для выхода в город, Гарри почувствовал прилив оптимизма и сразу же бросился к нему, перепрыгнув через железный забор, прямо по клумбе, и подбежал – сзади, – прежде чем его заметили телохранители. Гарри мог бегать очень быстро и брал препятствия, как барьерист.

– Господи! – воскликнул Вердераме – испуганный, а затем сконфуженный своим испугом. Раздосадованные и раздраженные охранники окружили и обездвижили Гарри. Двое вынули пистолеты и приставали, взведя курки, к его бокам.

– Мистер Вердераме, – сказал он, не успев испугаться, но тяжело дыша от быстрого бега. – Я увидел вас оттуда. Я просто хочу с вами поговорить. Я не хотел вас пугать.

– Ты не хотел меня пугать, – сказал Вердераме, взвешивая каждое слово. – Ты не хотел меня пугать.

– Нет.

– Ты меня не испугал.

– Я просто волнуюсь, потому что, – Гарри пытался найти правильные слова, – мы можем ничего не значить для вас, но вы для нас очень важны. Вы держите в своих руках судьбы многих людей.

– Кто ты такой? – спросил Вердераме.

Гарри посмотрел на него не с недоверием, но с чувством, которое приходит непосредственно перед отчаянием, и назвался.

Охранники отступили на фут. Вердераме больше не был похож на человека, которого только что едва не застрелили. Раздраженно жестикулируя левой рукой, он спросил:

– Чего ты хочешь? Ты вносишь свои платежи, чего ты – хочешь?

– Я хотел спросить у вас, – сказал Гарри, – почему только мы во всем здании платим вам, а не Готлибу, и почему мы платим в десять раз больше, чем все остальные? Может быть, вы думаете, что у нас другой бизнес, или другой вид бизнеса, или что он больше – гораздо больше, – чем на самом деле, и вдруг это просто ошибка.

– Ошибка? Это не ошибка.

– Но тогда почему ? – настаивал Гарри, смягчая свое безрассудное упорство почтительностью, которая получалась у него настолько ненатуральной, что ему не было стыдно, поскольку она выражала скорее пренебрежение, чем уважение.

Вердераме поднял глаза и быстро кивнул головой с выражением гнева и отвращения. Гарри прекрасно понял, что это значит, и охранники прекрасно поняли, что это значит. Двое полицейских на южной стороне площади, также прекрасно понявшие, что это значит, отвернулись, когда четверо начали избивать Гарри, который, если бы и попытался сопротивляться, не смог бы справиться с ними без оружия и, зная это, помышлял только о бегстве. Не сумев вырваться, он пытался защитить себя руками, плечами и согнутыми ногами. Они наносили размашистые, продуманные, хорошо направленные удары, выбирая место на его теле и ударяя по нему так, словно кололи дрова или били по мячу для гольфа.

Круживший, как тигр, Вердераме поднял руку, обозначая паузу. Они остановились. Гарри оставался в том же положении, как будто они все еще наносили удары, из легких, заполненных жидкостью, вырывался крик. Вердераме сказал:

– Я не хочу тебя здесь видеть, когда выйду из этого ресторана. Поэтому, как бы ты себя ни чувствовал, в сознании ты или нет, убирайся прочь. Это мой ответ на твой чертов вопрос.

Затем они снова стали его избивать. Даже если бы у них были руки пианистов, это было бы ужасно, но их кулаки были огромными и твердыми, и напоследок каждый по разу пнул его со смехом, как дети, играющие в футбол мячом, с которым они еще не научились управляться.