Марк Хелприн - Солдат великой войны

В голосе, которым австриец позвал остальных, слышались облегчение и торжество. Они спрыгнули один за другим, принялись радостно болтать в полной уверенности, что их миссия успешно завершена.

Лучи их ламп скрестились на мертвом солдате, лежавшем на койке, потом разбежались в разные стороны. Под один луч попал телефон. Корпус разнесло вдребезги, но провод по-прежнему тянулся к потолку.

— Смотрите, телефон. Давайте позвоним итальянцам по телефону.

Они сгрудились вокруг телефонного аппарата и стали крутить ручку. Смеялись, точно малые дети, направив лучи на разбитый аппарат, который пытались оживить, и тут рука у Алессандро наконец перестала дрожать.

Он схватил револьвер. Рука стала неестественно твердой, такой твердой, какой не была до взрывов гранат, более твердой, чем на боевой практике в тире.

Прицелившись в того, кто держал в руке разряженный пистолет — не оптимальный вариант, — он оттянул курок.

Услышав щелчок, они повернулись. В темноте и дыму, не понимая, откуда исходит звук, замерли. Даже когда первый упал, остальные трое скорее удивились, чем вознегодовали, и едва шевельнулись. Алессандро взвел курок и выстрелил в сердце второму. Когда он упал, остальные двое бросились в разные стороны. Но попасть в них не составляло труда, потому что они не успели сбросить шахтерские лампы. Алессандро небрежно всадил две пули в того, кто находился слева, когда тот только доставал оружие.

Но, прежде чем он успел повернуться, последний австриец уже открыл беспорядочную стрельбу. От испуга палил куда придется, иной раз даже не в сторону Алессандро. Тот упал на колени, заполз под защиту навеса. Вражеский солдат палил в крышку стола, и пули пробивали дерево впереди Алессандро. Когда выстрелы прекратились, Алессандро, дрожа от страха, поднялся, глубоко вдохнул, поднял револьвер и дважды выстрелил в шахтерскую лампу. Она погасла, и в пещере воцарилась тишина. Три шахтерские лампы лежали на полу, лучи светили под разными углами, дым рассеивался. В воздухе пахло порохом и кровью. Алессандро перезарядил кольт и прислушался: кто-то дышал.

Хотя взрывами Алессандро не ранило, внезапно ему стало дурно. Боль сосредоточилась во лбу и в глазах, согнула его пополам, и его вырвало. Он не мог двинуться и подумал, что умрет от удушья. И когда дым окончательно рассеялся, Алессандро лишился чувств.

Очнулся через час после рассвета, в чистом и холодном воздухе. Солнечный свет проникал сквозь щели и люк на крыше. Через какое-то время Алессандро расслышал дыхание. Такое слабое, что даже засомневался, а слышит ли его.

Но нет, один из австрийцев был еще жив. Он лежал на спине, сложив руки, и зажимал рану на правой стороне груди. Высокий, сильный, с грубым и бледным лицом, пухлыми губами, тяжелыми веками и короткой светлой бородой. Чем-то напоминал альпиниста. Вероятно, они все были альпинистами.

— Больно? — спросил Алессандро по-итальянски, ему было слишком плохо, чтобы говорить на другом языке, хоть он и собирался.

Австриец кивнул.

— Умираешь?

— Nein [79] Nein — нет ( нем. ). , — краткость ответа Алессандро связал не с грубостью, а с запасом жизненных сил.

Он огляделся. Три трупа уже начали коченеть, и лужи крови около них уже замерзли. Как обычно, мертвые застыли в позах потрясения и печали.

Все, что Алессандро аккуратно раскладывал по местам, разлетелось вдребезги. Фасоль и рис устилали пол, точно градины или гравий, прилипли к свернувшейся крови, от ветра горками скопились в углах. Патронташи разорвало, полки расщепило, банки рыбных консервов сплющило до такой степени, что из некоторых капало масло. Все было везде: страницы «Новой жизни» разлетелись, точно листовки, сброшенные с самолета, инструменты и куски металла вонзились в дерево и согнулись, половина надписей на стене зачернило копотью. Алессандро понятия не имел, как он выжил, но заметил, что все скругленное: патроны, гранаты, цилиндрические банки, все, что могло катиться, выглядело куда лучше, чем предметы с углами и ровными поверхностями. Телефон напоминал смертельно раненного: одна из катушек раскрутилась и торчала сбоку, словно чертик из перевернувшейся табакерки.

— Я спущу тебя вниз, — пообещал он выжившему.

Австриец скривился, словно сомневаясь в способности Алессандро выполнить обещание.

— Не волнуйся, — заверил его Алессандро. — До самого низа вбиты крепкие крюки. Все с тобой будет хорошо. Если останешься здесь, точно умрешь.

Алессандро сунул револьвер в кобуру, спустил курок, достал аптечку. Пуля не вышла, похоже, сломала ребро и застряла. Нарезав бинты, чтобы сделать накладку, Алессандро разложил их перед собой. Потом промыл рану, приложил к ней ватный тампон, велел австрийцу крепко прижимать его к ране. Потом принялся искать подходящую деревяшку.

Нашел несколько дощечек, размотал еще один рулон бинта, огляделся в поисках ножниц. Посмотрел направо, помня, что оставлял их у правой руки, налево. Сдался, решил разорвать бинт, развел локти характерным жестом, когда рвут бинт или пленку. Замялся — и опоздал.

Изо всех оставшихся сил раненый вскинул правую руку и вонзил ножницы в грудь Алессандро. Тот повалился на спину, схватившись за лезвия, которые вошли в мышцу выше сердца, крича от боли. Случившееся его потрясло, и он не сразу понял, что происходит, когда солдат пытался вытащить револьвер из кобуры. Алессандро отпрянул, в итоге оказавшись на одном из трупов. Грудь болела невыносимо, а когда он выдернул ножницы, едва не потерял сознание. Рубашку и свитер заливала кровь.

Австриец пытался добраться до него, жадно хватая ртом воздух. Полз по трупам друзей и остановился, заметив в руке одного пистолет — все еще заряженный. Алессандро покачал головой, словно давая австрийцу еще один шанс, но тот не поверил, потянулся к пистолету.

Алессандро выхватил револьвер из кобуры. Ситуация позволяла не торопиться. К тому моменту, когда полуавтоматический пистолет перекочевал из пальцев покойника к австрийцу, Алессандро успел поднять револьвер и прицелиться. Он взвел курок.

Поняв, что опоздал, австриец рассмеялся и повернулся к Алессандро.

— Мне хочется пить, — сказал он и озорно улыбнулся, словно жить ему оставалось долго-предолго.

С еще звенящим в ушах грохотом выстрела Алессандро подошел к ставне, которая закрывала «дверь», и поднял ее. Его встретил ярко-синий мир, холодный и чистый воздух. «Все еще живой», — сказал он себе, оглядел горные хребты, и началась настоящая работа.

Рану он перевязать не мог, приходилось зажимать ее рукой. Он мог бы приложить к ней большой клок ваты, щедро смоченный спиртом, и лечь на койку, но впереди было много дел.