Марк Хелприн - Солдат великой войны

В какой-то момент он обошел Алессандро, чтобы посмотреть, жив ли тот. Алессандро следил за ним взглядом и улыбался самому себе, потому что знал: он полностью контролирует себя. Не Клодвига, не Хофбург, не войну, не мир, а себя.

На каждый удар, на каждый звук блестящей музыки наверху Алессандро слышал другую музыку, пусть и тихую, за которой уже не было никакой музыки вовсе, и эта другая музыка идеально сочеталась и с танцами наверху, и с пыткой в подвале, потому что соединяла их воедино и в равной степени превращала в ничто. Он содрогнулся, волосы встали дыбом, электрический разряд пробил тело.

— Что такое? — изумленно спросил Клодвиг, потому что, несмотря на льющуюся кровь, Алессандро вдруг запел.

Штатские редко понимают солдат. Те, кто видел войну, навсегда будут воспринимать ее естественным состоянием мира, а все остальное — иллюзией. Бывший солдат уверен: когда время ослабит мечту мирной жизни и все подпорки уберут, он вернется в состояние, которое его сердце считает родным. Он грезит о войне и вспоминает ее в мирное время, занимаясь чем-то еще. Мир губит его. Он столкнулся лицом к лицу с великим и загадочным, каковым является смерть, но не умер, и не может не задаваться вопросом, почему?

Когда Алессандро достаточно поправился, чтобы работать, Клодвиг пришел к нему и заплакал. Он, как выяснилось, никогда не бил человека, который при этом бы не кричал, и это вызывало у напудренного парика угрызения совести, усиленные близким окончанием войны и великими изменениями в Зимнем дворце.

— Скажи, что я могу для тебя сделать, — спросил Клодвиг, усевшись на кровать Алессандро.

— Для начала, чуть отодвинься.

Клодвиг выглядел печальным и расстроенным.

— Что я могу для тебя сделать? — повторил он.

Алессандро поднес ладони ко рту, потом сложил рупором.

— Мне нужна информация, — прошептал он.

— Информация?

— Имя пилота одного самолета, который летал над горами прошлой зимой, и где его можно найти.

— Пилота?

— Меня восхитило его мастерство. Он потряс нас всех, даже будучи врагом, и я хочу сказать ему об этом лично. Теперь, когда война почти окончена, я с удовольствием пожму ему руку.

— Он красивый?

— Да, — кивнул Алессандро, — очень .

— Тогда я этого не сделаю! — прокричал Клодвиг, его лицо исказилось.

— Не настолько красивый.

— Не настолько?

— Нет.

— Как он выглядел?

— Он выглядел как византийский сосуд, как амфора.

Клодвиг слушал, как зачарованный.

— Его уши напоминали глиняные ручки, лицо пятнали маленькие красные и золотые керамические квадраты. Летел он головой вниз, шасси — кверху, такой храбрец.

— Я этого не сделаю, — ответил Клодвиг. — Все, что ты говоришь о нем, печалит меня.

Алессандро принял отказ Клодвига.

— Но я пришел, чтобы сказать другое. Поскольку ты еще выздоравливаешь, я не заставлю тебя таскать мусор, скрести котлы или убирать навоз. Вместо этого ты будешь убирать подносы из коридоров.

— В каком смысле?

— Во дворце всегда живет много людей, гости, придворные. Когда они что-то просят, когда бы то ни было, днем или ночью, им приносят это на подносах. Иногда они вызывают лакея, чтобы забрать поднос, но чаще делают проще: выставляют поднос в коридор. Нам не нужны лакеи, чтобы забирать подносы. Прежде это делали итальянские военнопленные. Тебе надо быть ниже травы и тише воды, кланяться, если столкнешься с кем-нибудь из гостей или придворных, а когда будешь нести поднос, смотреть ты должен исключительно в пол. Если идешь без подноса и кого-то увидишь, глубоко поклонись и не понимай глаз. Видишь ли, они постоянно трахаются друг с другом, а мы должны оставаться невидимыми и сами ничего не видеть.

— Какая альтернатива?

— Ты когда-нибудь выгребал навоз?

— Допустим, кто-то из этих людей проснется в четыре утра и попросит артишоки и черную икру или суфле из семги. Повара встанут и разожгут печь?

— Повара ждут и печи разожжены. Все наготове. Все исполняется мгновенно. Кухни здесь размером с Палермо.

— Потрясающе, — усмехнулся Алессандро.

— У меня такое впечатление, — сказал Клодвиг, — что король Италии живет довольно просто, даже с какими-то лишениями. Ничего такого у него нет и в помине, верно?

— Верно, — кивнул Алессандро, — но у него есть специальный резиновый трон с электрическими шарами, и шляпы, напоминающие мертвых страусов.

— Электрическими шарами? — Клодвиг наклонился ближе.

— Hobeit, вы знаете, почему вороны черные?

— Нет, никогда об этом не думал.

— Они отвратительные на вкус и черные, чтобы хищники знали, что они вороны и на вкус отвратительные.

— Почему они не желтые?

— Они живут в холодном климате, а черное поглощает тепло. Им не нужен камуфляж, вот они и используют преимущество своего цвета, который вбирает в себя солнечный свет.

— Почему ты задаешь такие вопросы? — спросил Клодвиг.

— Чтобы напомнить вам, Hobeit, что невозможно спорить с природой.

Следующим вечером Алессандро вышел на работу. Зимние ветры достаточно выстудили город, чтобы печи топились и в огромных залах, и в просторных коридорах дворца. Несколько часов один из помощников Клодвига водил его по коридорам. Он обратил внимание, что все, мимо кого они проходили, выглядели потрясенными и удрученными.

Алессандро решил, что такое настроение связано с состоянием империи и началом зимы, но пусть даже до весны погода не сулила ничего хорошего, он не мог понять, почему некоторые женщины плакали, проходя мимо, а некоторых мужчин так шатало, что они едва шли. Он видел, как бьются их сердца, приподнимая сшитые по фигуре рубашки и жилетки.

— Почему все эти люди так подавлены? — спросил Алессандро проводника.

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Сегодня Австрия капитулировала. Война закончена.

Алессандро остановился. Подумал о детях Гварильи.

— Какая напрасная жертва. — Он покачал головой. — Когда меня освободят?

— Италия взяла в плен сотни тысяч. Обмен пленными — часть договора о перемирии, и кто знает, когда это произойдет? Произойдет, конечно. Может, весной. Не волнуйся, ты тоже поедешь домой.

— Зачем?

Алессандро начинал работу в десять вечера и заканчивал в восемь утра. Теоретически ему полагалось быть невидимым ночным портье, который ходил по коридорам в туфлях на мягкой подошве, встречая только полуночников-аристократов, перебегающих из одного номера в другой, но в начале его смены обитателей дворца отличала бодрость духа. Они словно убегали от степного пожара, потому что в десять они были пьяны от бренди и шампанского и в приподнятом настроении после пяти или шести чашек кофе и шоколада.

Такое сочетание тонизирующих субстанций плюс вальсы, разносившиеся по дворам и коридорам, вызывали забытье, в полной мере соответствующее ожиданию завершения одного образа жизни и насильственного начала другого.