Марк Хелприн - Солдат великой войны

Далеко на севере лежала снежная белизна Тироля, сердца Австрии. То, что даже вражеская страна может выглядеть столь чистой и прекрасной, вселяло в Алессандро надежду. Практически каждый ясный день он приходил в бункер полюбоваться далекой красотой, и его сердце переполняла радость.

Эвридика сидел на койке. Никто не может пялиться в подзорную трубу всю долгую вахту. Требовался сменщик, даже такой, как Эвридика, который слишком мало еще находился на передовой, чтобы понимать, что он видит. Да и открывающееся зрелище так завораживало его, что он забывал о враге. Алессандро забавляло, что солдатам Колокольни, не имеющим специальной подготовки, доверили наведение на цель большей части размещенной в этом районе итальянской артиллерии. Иногда приезжал артиллерист, чтобы сверить координаты, записывал все в блокнот, объясняя, что теперь артиллерия работала главным образом по ночам, и людям, которые обслуживают орудия, не требуется видеть, куда они стреляют: вполне хватает записей.

Во второй половине дня горы ослепляли белизной. Повар принес три котелка pasta in brodo [43] Pasta in brodo — макароны в бульоне ( ит. ). . Хотя на этот раз они получили слишком много brodo и минимум pasta, в другие времена им приносили много pasta и каплю brodo. Следом за поваром вошла Серафина, села в ожидании, с жадностью глядя на три котелка с едой, стоящие на столе с картами.

— Pasta in brodo, — возвестил повар, прежде чем уйти, до глубины души оскорбленный тем, что никто не взглянул в его сторону, кроме кошки, а ведь из отпускаемых ему продуктов он делал все, что в его силах.

Обеспокоенная, серьезная, голодная, гордая и жалкая одновременно, кошка сидела, не шевелясь, даже не мигала, застыла, словно дипломат, превращенный в сову.

— Ешь быстрее, Эвридика. — Алессандро оглядывал северные окопы австрийцев. — Я голоден.

Эвридике указания есть побыстрее не требовалось. Все еще толстый, он сметал все, до чего мог дотянуться. Пока они с Гитаристом ели, иногда скармливая кусочки макарон кошке, Алессандро все пристальнее вглядывался в подзорную трубу.

— Свяжись с батальоном, — приказал он Гитаристу. — Вижу активное движение у траншеи на границе сектора три. — Гитарист крутанул ручку телефонного аппарата, чтобы вызвать штаб батальона. — Подразделение численностью с бригаду спустилось в передовую траншею на южной границе сектора три, — доложил Алессандро. Гитарист в точности передал его слова.

— Можешь сказать, какое подразделение? — озвучил Гитарист вопрос офицера на другом конце провода.

— Заостренные каски.

— Плюмажи?

— Не думаю, но слишком далеко, чтобы утверждать наверняка.

— Подожди…

Алессандро наблюдал, как иной раз каска поднималась под траншеей, то ли на высоком солдате, то ли на том, кто выпрямлялся в полный рост, огибая угол траншеи, дожидаясь ответа итальянцев. И минуты через полторы дождался. Послышался гром орудий, а поскольку день выдался ясный и округу заливал солнечный свет, Алессандро буквально видел падающие снаряды. Гигантские разрывы, резкие и яркие, сотрясли землю по обе стороны траншеи.

Прилетели еще две дюжины снарядов, разметали песчаную почву.

— Попадание точно в цель, — доложил Алессандро, — но результата никакого.

Гитарист передал.

— Приказывают продолжать наблюдение и поддержать винтовочным огнем, если возникнет необходимость.

Алессандро подкорректировал прицел винтовки, прицелился и выстрелил в угол траншеи, где видел каски. Выбрасывая гильзу и двинув затвором, чтобы загнать в казенную часть следующий патрон, он ничего не слышал от звона в ушах, а из амбразуры на него пахнуло сгоревшим порохом. В тот же угол он выпустил еще пять пуль и перезарядил винтовку.

— Ну вот, поддержали винтовочным огнем. — Он по-прежнему ничего не слышал. А руки дрожали от отдачи. — Мне нравится вентилировать почву. Похоже на пахоту.

— Не понимаю. — Эвридика, продолжая есть, покачал головой. — Почему австрийцы не сосредоточат артиллерийский огонь на Колокольне и не уничтожат ее?

— Так они и поступят при наступлении, — ответил Гитарист.

Эвридика перестал есть.

— Почему?

— Как ты можешь спрашивать почему, если только что ты спрашивал, почему нет?

— Я хочу знать почему, вот и все, и чем почему отличается от почему нет?

— В таком случае, — ответил Гитарист, — если ты знаешь, почему нет, ты знаешь, и почему.

— Как это? — спросил Эвридика.

— Вычеркни нет, — добавил Алессандро, вновь приникнув к подзорной трубе, — и, пожалуйста, доедай.

Эвридика торопливо доел суп, безмерно огорчив кошку.

— Ты хочешь сказать, что при наступлении они сровняют Колокольню с землей?

— Должны, — сказал Гитарист. — Слишком хороший наблюдательный пункт и огневая позиция, даже если при полномасштабном наступлении удержать Колокольню не удастся.

— А что будет с нами?

— Когда бункеры начнут рушиться, те, кто сможет, вернутся в основную траншею.

— А кто не сможет?

— Останутся.

— Умирать?

— Эвридика, к тому времени, когда бункеры начнут рушиться, коммуникационный окоп уже завалит. Бежать придется поверху, по своим же минам, по открытой местности. Возможно, стрелять по тебе будут с обеих сторон. Так какая разница?

— Все умрут, — впервые осознал Эвридика.

— Совершенно верно, — подтвердил Алессандро, отворачиваясь от амбразуры.

— Позвольте задать еще один вопрос, — не отставал Эвридика.

— Скоро тебе придется нам платить, — усмехнулся Гитарист.

— Когда начнется наступление?

— Когда река станет достаточно мелкой для переправы вброд.

— И когда это случится?

— Через неделю, две. Все зависит от дождя.

— Дождя нет и в помине.

— Вот именно.

— Но у нас нет полной уверенности, что они начнут наступление, даже если река пересохнет полностью, — заявил Эвридика.

— А почему бы им не начать?

— Есть более важные участки фронта.

— Какие?

— Герцеговина, Босния, Черногория…

— Эвридика, — перебил его Гитарист, — самый важный участок фронта здесь. Это война между Австрией и Италией, на другом берегу стоит австрийская армия, а здесь — ты, я, он — итальянская.

— Я служу на флоте.

— Мы тоже.

— Почему нас не отправят обратно в море?

— Почему ты спрашиваешь об этом нас?

Эвридика пребывал в печали до вечера. Потом закат окрасил горы в золото и багрянец, и, как и другие задолго до него, он смирился с тем, что ему предстоит умереть.

Хотя обитатели Колокольни считали солдат регулярных армий людьми низшего сорта, они восторгались ими за их самоубийственные попытки как на Западном, так и на Русском фронтах. Эти люди вылезали из окопов и шли на стену пулеметного огня. Иногда на отрезке меньше километра пять тысяч человек одновременно поднимались в атаку. За несколько минут тысяча умирала на месте, тысяча получала смертельные ранения и оставалась умирать на земле. Добавьте к этому тысячу тяжело и тысячу легкораненых. Еще тысяча оставалась физически невредимой, но душевное потрясение не отпускало их до конца жизни, которой порой предстояло оборваться в ближайшие недели.