Марк Хелприн - Солдат великой войны

— Армия всегда держала меня за яйца, — ответил Алессандро. — С самого первого дня, и я знал это с самого начала, но… знаешь что? Нас вышибли с позиций в Венето, и я выжил. Мне повезло, и я не хочу спугнуть удачу, пока она на моей стороне.

— Посмотри на меня, — потребовал Джанфранко. — Посмотри на меня.

Алессандро посмотрел.

— В этом мире я не задержусь. И жду этого чуть ли не с облегчением. Но вижу будущее. Сейчас я ясно его вижу. — Последовала театральная пауза, которую Джанфранко прервал торжественным голосом. — И тебе не удастся пережить войну.

Когда скотовоз миновал пролив Отранто и повернул на север, пленники, находившиеся у правого борта, видели только бескрайнее море и понятия не имели, что до Южной Италии всего несколько сотен метров, и с левого борта можно наблюдать, как мимо медленно проплывает суша.

Один из пленников, худой, с выпученными глазами, безумно нервный музыкант военного оркестра, которого захватили, когда он стирал одежду, беспрерывно просил, чтобы к нему привели священника.

— Нет у нас священника, — отвечали ему. — Это не боевой корабль.

Тогда он задавал тот же вопрос кому-то еще:

— Могу я поговорить со священником?

— Зачем тебе священник? — спросил Джанфранко.

— Чтобы помочь спокойно встретить смерть.

— А что будет, если у тебя не получится спокойно встретить смерть?

— Мои внутренности свихнутся, — ответил оркестрант.

— И что?

— Я потеряю контроль над сфинктером. Я бы этого не хотел. А ты?

— Не знаю, что ты называешь сфинктером, но значения это не имеет, потому что закончится все мгновенно.

Оркестрант посмотрел на Джанфранко так, словно тот сам был расстрельной командой.

— А потом ты окажешься в потустороннем мире. Если его нет, нас всех ждет разочарование, но заранее этого не узнать. А если есть, считай, что в тебя стрельнули из пушки.

— В меня никогда не стреляли из пушки, но я часто задавался вопросом, а каково это, умереть, — нервно ответил оркестрант.

— Что ж, скоро узнаешь, — пообещал Джанфранко.

— Ты не боишься?

— Я напуган до смерти, но ставлю на то, что потусторонний мир есть.

Алессандро и Гварилья слушали их с узкой палубы наверху.

— Почему? — спросил Алессандро.

Джанфранко поднял голову.

— Ты… да пошел ты, — ответил тот. — Всю жизнь я знал о потустороннем мире по тысяче признаков, но полной уверенности у меня нет, поэтому я просто рискую. Скоро, спасибо тебе, меня поставят перед расстрельной командой. Когда они нажмут на спусковые крючки, я собираюсь отправиться на небо.

Алессандро подлез под леер и спрыгнул на палубу, где находились пленные. Гварилья спустился по трапу.

— Именно это случилось с военным полицейским в Павии? — спросил Алессандро. — Он теперь в раю? Или в земле, мертвый и разлагающийся? Хотелось бы мне знать, что произошло с ним после того, как твоя пуля пробила ему грудь и остановила сердце. Разве кровь струей не выплеснулась из него? Именно эта струя и забросила его в рай?

— Надеюсь на это, — ответил Джанфранко. — Если это правда, я буду счастлив, а если нет, умру, как и он.

— Ты не утолил мое любопытство, — не унимался Алессандро. — Ты сказал, что знаешь о потустороннем мире по тысяче признаков. Назови хоть один.

— Не могу сказать. Это появляется, как призрак.

— Я знаю, что это появляется, как призрак, черт бы тебя побрал. Поглядите туда, — обратился он к другим пленникам, обводя рукой горизонт. — Вы видите только синюю воду. На севере, востоке и юге горизонт пустой. Скажите мне, что на другой стороне?

— То же самое, — ответил кто-то из пленников.

— Нет, — покачал головой Гварилья. — Мы идем вдоль берега. У нас плоское дно, и мы можем оставаться на мелководье, чтобы избежать встречи с субмаринами. С левого борта виден берег, ракушки, доносятся даже запахи плодовых деревьев, и на левом борту не слышишь, когда тебе что-то говорят, потому что слова заглушает шум прибоя. Дым от горящих полей пропитывает одежду, горы близко, и на Гаргано [52] Гаргано (Gargano) — полуостров на востоке страны, именно он и является «шпорой итальянского сапога». они очень высокие.

— Перетащите нас на ту сторону, — попросил Джанфранко.

Пройдя мимо Гаргано, где высокие горы и густые леса казались раем на земле, они повернули на север и пошли против ветра, отчего Адриатика превратилась в ухабистую дорогу. Даже после Этны ветер казался холодным, потому что дул с ледников и снежных вершин Альп. Море теперь напоминало стиральную доску, тошнота и холод навалились на них, едкий дым от двигателя скотовоза, вылетев из трубы, стелился по палубе, его уже не уносил ветер, и он донимал и пленников, и тюремщиков.

Они получили по армейским меркам отличный обед: сыр, помидоры, красное вино, свежий хлеб. Вид суши, скользящей мимо, успокаивал пленников, словно все, что они видели, неизменно зачислялось на их счет.

Они думали, что далекие холмы, и тени перед ними, и огонь на полях, и луна, и загадочные и отвлекающие внимание птицы, поднимающиеся из зарослей кустов и с деревьев и зависающие, как черный солнечный свет, останутся с ними навсегда.

Ветер дул сквозь леерное ограждение, прибой шумел, словно предрекая чудо, яркий свет звезд пронизывал темноту.

Они забыли все, что им когда-то говорили, отказались от своих мнений, отбросили ожидания. Речные гвардейцы держались от них подальше, потому что этот путь был для пленников последним, скоро им предстояло отправиться в мир иной, и они более не нуждались ни в жалости, ни в понимании.

Хотя Алессандро хотелось побольше узнать о Берте, которая отправила открытку с Сикстинской капеллой, и о том, кем был Джанфранко ди Риенци до войны, он предпочитал искать ответы в воображении, а не нарушать умиротворенность, которая окутывала скотовоз, прокладывающий себе путь навстречу ветру.

— Почему ты дезертировал? — спросил он Джанфранко еще в заливе Таранто.

— Устал от армии, — ответил Джанфранко. — Прикинул, что мои шансы выжить выше, если я не останусь в бригаде, а спрячусь в какой-нибудь дыре, пока не закончится война. Мы наступали. Все вокруг умирали.

Приближаясь к редким огням Пескары, они начали устраиваться на ночь. Жителям приморских городов полагалось соблюдать затемнение, чтобы не стать жертвой бомбардировки с моря, но правило выполнялось далеко не всеми. Над холмами плыла ослепительно-яркая луна.

Солдаты расстелили одеяла. Приспособили вещмешки вместо подушек. Винтовки, штыки и прочие атрибуты войны лежали под рукой. Речные гвардейцы стали таким сплоченным боевым подразделением, что приказ им особо и не требовался. Они сами могли разбить лагерь и сняться с места, развернуться для атаки, организовать оборону, погрузиться на корабль, натянуть маскировочные сети, все невероятно быстро и слаженно. Улеглись они меньше чем за пять минут, и тут же затихли.