Орхан Памук - Снег

Они медленно проехали по совершенно пустым белоснежным улицам. Место водителя в военном грузовике, оборудованное несколькими неработающими автомобильными приборами со сломанными стрелками, располагалось довольно высоко, и Ка через просветы в занавесках на окнах некоторых домов видел комнаты. Везде были включены телевизоры, но весь Карс задернул шторы и затаился. Они ехали по тому же, но совершенно изменившемуся городу, и Ка показалось, что и водитель, и человек с птичьим носом околдованы красотой улиц, словно явившихся из сна, красотой старых русских домов петербургской архитектуры, диких маслин, покрытых снегом, которые они видели сквозь дворники, с трудом успевавшие счищать снег.

Они остановились перед Управлением безопасности и быстро вошли внутрь, потому что довольно сильно замерзли в грузовике. По сравнению со вчерашним днем внутри было так много народу и так много движения, что Ка на какой-то момент испугался, хотя и знал, что так будет. Здесь царили та странная суматоха и сумятица, которые всегда бывают в тех местах, где собиралось вместе много турок. Ка вспомнил коридоры суда, проходы на футбольный стадион, автовокзалы. Однако здесь ощущалась и атмосфера смерти и ужаса, как в пропахших йодом больницах. Мысль о том, что где-то рядом кого-то пытают, наполнила сердце Ка чувством вины и страхом.

Вновь поднимаясь по лестнице, по которой вчера вечером они поднимались с Мухтаром, он непроизвольно попытался перенять манеру поведения работавших здесь людей, их спокойствие. Через открытые двери он слышал стук пищущих машинок, крики людей, разговаривающих по рации и зовущих разносчика чая с лестницы. На скамейках перед дверями он видел закованных в наручники, кое-как одетых молодых людей с синяками на лицах, ждавших своей очереди подвергнуться допросу, и старался не пересекаться с ними взглядом.

Его привели в комнату, похожую на ту, в которой они вчера сидели с Мухтаром, и сказали, что, может быть, на этот раз он сможет опознать среди задержанных студентов-исламистов, находившихся на первом этаже, убийцу директора педагогического института, которого не смог опознать вчера по фотографиям, хотя накануне он и сказал, что не видел его лица. Ка понял, что после «переворота» полиция перешла под контроль людей из НРУ и что между этими двумя ведомствами существует неприязнь.

Круглолицый сотрудник управления спросил у Ка, где он был вчера около четырех часов.

Внезапно Ка побледнел. Он произнес было: «Мне сказали, что было бы хорошо увидеть шейха Саадеттина-эфенди», как вдруг круглолицый перебил его:

– Нет, до этого!

Увидев, что Ка молчит, он напомнил ему, что он встречался с Ладживертом. Он делал вид, что вообще все знает изначально и расстраивается из-за того, что смутил Ка. Ка и в этом попытался углядеть добрые намерения. Если бы это был обычный полицейский комиссар, он заявил бы, что Ка скрывает эту встречу, и, хвалясь, что полиции все известно, грубо ударил бы его по лицу.

Круглолицый сотрудник управления рассказал о том, какой Ладживерт жестокий террорист, какой великий заговорщик и заклятый враг республики, получающий средства из Ирана, таким тоном, будто говорил «Выздоравливайте!». Совершенно очевидно, что именно Ладживерт убил телеведущего, и поэтому было принято решение его арестовать. Он разъезжал по всей Турции и вел организационную работу среди исламистов.

– Кто помог вам с ним встретиться?

– Некий студент из училища имамов-хатибов, имени которого я не знаю, – ответил Ка.

– Сейчас попытайтесь опознать и его, – сказал круглолицый сотрудник управления. – Будьте внимательнее, вы будете смотреть через наблюдательные окошки в дверях камер. Не бойтесь, они вас не узнают.

Ка отвели вниз по широкой лестнице. Когда сто с лишним лет назад это красивое длинное здание было больницей армянского благотворительного фонда, комнаты внизу использовались как спальни медсестер и дровяной склад. Затем, когда в 1940-х годах здание было приспособлено под государственный лицей, перегородки разрушили, и здесь расположилась столовая. В дальнейшем многие молодые жители Карса, которые станут потом марксистами и врагами всего западного, в 1960-е годы, в детстве, глотали здесь айран, приготовленный из сухого молока, присланного ЮНИСЕФ, и первые в своей жизни таблетки с рыбьим жиром, испытывая тошноту из-за их ужасного запаха. Часть этого просторного подвала была теперь превращена в четыре маленькие камеры, выходившие в коридор.

Полицейский, по движениям которого было понятно, что он и раньше это делал, аккуратно надел на голову Ка офицерскую фуражку. Сотрудник НРУ с носом, похожим на клюв, который забирал Ка из отеля, сказал с видом человека, многое узнавшего на своем веку:

– Они очень боятся офицерской фуражки.

Когда Ка подошел к первой двери справа, полицейский резким движением открыл окошко шириной с ладонь в железной двери камеры, изо всех сил закричал: «Внимание, офицер!» – и Ка заглянул внутрь.

В камере размером с большую кровать Ка увидел пятерых человек. Может быть, их было и больше: они сидели чуть ли не друг на друге. Они неуклюже, так как еще не служили в армии, построились у грязной стены напротив двери и закрыли глаза, как их до этого с угрозами научили делать. (Ка почувствовал, что некоторые из них смотрят на него сквозь опущенные веки.) Несмотря на то что с момента переворота прошло только одиннадцать часов, все они были острижены под ноль и у всех лицо распухло от побоев. В камерах было светлее, чем в коридоре, но Ка они показались похожими друг на друга. Он растерялся: его охватило сострадание, страх и стыд. Он обрадовался, что среди них не было Неджипа.

Увидев, что он не может никого опознать ни во втором, ни в третьем окошке, сотрудник Национального разведывательного управления с птичьим носом сказал:

– Нечего бояться. И вообще, когда дороги откроются, вы отсюда уедете навсегда.

– Но я не могу никого узнать, – сказал Ка с легким упрямством.

Потом он узнал нескольких человек: он очень хорошо помнил, как первый кричал что-то задиристое Фунде Эсер, когда она была на сцене, а другой постоянно выкрикивал политические лозунги. Он подумал, что если донесет на них, то докажет, что намерен сотрудничать с полицией, и сможет сделать вид, что не знает Неджипа, если они столкнутся (потому что, как бы то ни было, преступления этих молодых людей не были серьезными).

Но он ни на кого не донес. В одной камере юноша с лицом, залитым кровью, стал умолять Ка:

– Господин офицер, не надо сообщать матери!

Очень возможно, что этих юношей в горячке первого порыва восстания избили кулаками и сапогами, не используя специальных приспособлений. В последней камере Ка тоже не увидел человека, похожего на убийцу директора педагогического института. Он успокоился оттого, что и здесь Неджипа не нашел.