Орхан Памук - Снег

Первой ошибкой Суная стало то, что он слишком серьезно воспринял это народное избрание. Он то и дело выступал на телевидении и в газетах с громкими заявлениями, заставлял печатать фотографии их счастливой семейной жизни с Фундой Эсер. Рассказывая о своем доме, о повседневной жизни, о своих политических взглядах, он стремился показать, что достоин Ататюрка и что у них есть некоторые общие пристрастия и черты характера (ракы, танцы, элегантная одежда, благородство), и позировал фотографам с томом «Речи» [48]в руках, чтобы дать понять, что постоянно его перечитывает. (Когда один вредный колумнист, рано начавший нападать на него, стал смеяться над тем, что он читал не оригинал «Речи», а ее адаптированный вариант на современном турецком языке, Сунай сфотографировался в библиотеке с полным изданием книги, но, к сожалению, эта фотография, несмотря на все его усилия, не была напечатана в той же газете.) Он приходил на открытия выставок, на концерты, на важные футбольные матчи и давал интервью репортерам из третьеразрядных газет, которым все равно, кого и о чем спрашивать, читая им чуть ли не доклады на темы: «Ататюрк и живопись», «Ататюрк и музыка», «Ататюрк и турецкий спорт». Желание быть любимым всеми, совершенно не подходящее «якобинцу», привело к тому, что он стал давать интервью и газетам религиозной направленности, враждебным Западу. В одном из них, отвечая на не столь уж и провокационный вопрос, он сказал: «Конечно же, однажды, если народ сочтет меня достойным, я смогу сыграть пророка Мухаммеда». С этого рокового заявления все и началось.

В маленьких исламистских журналах написали, что никто не сможет – упаси бог! – сыграть пророка. В газетных колонках этот гнев сначала получил выражение в виде фразы: «Он оказал неуважение пророку»; затем «неуважение» сменилось на «оскорбление». Когда заставить исламистов замолчать не смогли и военные, гасить пожар пришлось Сунаю. Надеясь успокоить общественность, он взял в руки Священный Коран и стал рассказывать читателям-традиционалистам, как он любит нашего великого пророка Мухаммеда и что, вообще-то, пророк тоже современен. А это предоставило удобную возможность газетчикам-кемалистам, затаившим на него злобу за то, что он ведет себя как «избранный Ататюрк», написать, что Ататюрк никогда не заискивал перед сторонниками религиозных порядков, перед мракобесами. В газетах постоянно перепечатывали фотографии официального сторонника военного переворота, позирующего с одухотворенным видом и с Кораном в руках, и задавали вопрос: «Неужели это Ататюрк?» Тогда и исламская пресса перешла в нападение, скорее из желания защититься, нежели из желания заниматься Сунаем. Они начали перепечатывать фотографии, на которых Сунай пил ракы, сопровождая их комментариями: «Он такой же любитель ракы, как Ататюрк!» или «И вот этот будет играть нашего пророка?». Таким образом, конфликт между сторонниками светских и религиозных порядков, разгоравшийся в стамбульской прессе раз в два месяца, на этот раз начался из-за него, но продолжался очень недолго.

В ту неделю в газетах появилось очень много фотографий Суная: вот он с жадностью пьет пиво в одном рекламном ролике, снятом много лет назад, а вот получает пощечину в фильме, в котором снимался в молодости, сжимает кулак перед флагом с серпом и молотом, смотрит, как жена-актриса по роли целуется с другим мужчиной-актером… Немало газетных страниц было уделено рассказам о том, что его жена лесбиянка, а сам он по-прежнему коммунист, что они снимались дублерами в нелегальных порнофильмах, что за деньги он сыграет не только Ататюрка, но и кого угодно, что пьесы Брехта они на самом деле ставят на деньги, присланные из Восточной Германии, что после военного переворота они жаловались на Турцию, рассказывая о пытках женщинам из шведской организации, которые приехали в Турцию для исследований, и множеству прочих сплетен. В те же дни один «высокопоставленный офицер», пригласив Суная в Генеральный штаб, кратко сообщил ему, что вся армия решила, что он должен снять свою кандидатуру. Это был не тот рассудительный добросердечный человек, который вызывал в Анкару возомнивших о себе стамбульских журналистов, обиняками критиковавших вмешательство военных в политику, а увидев, что получивший нагоняй расстроен и готов разрыдаться, угощал его шоколадом. Этот офицер, хоть и служил в том же отделе по связям с общественностью, был человеком более резким и насмешливым. Увидев, что Сунай расстроен и испуган, он не смягчился, а, наоборот, стал смеяться над тем, как он говорил о своих политических взглядах, играя роль «избранного Ататюрка». За два дня до этого Сунай ненадолго заезжал в родной городок, и там его встретили как любимого политика, с автомобильным эскортом и овациями тысяч безработных и рабочих табачной фабрики; забравшись на постамент памятника Ататюрку на городской площади, Сунай под аплодисменты собравшихся пожал ему руку. В ответ на вопрос одного популярного журнала, заданный в Стамбуле после этого случая: «Вы когда-нибудь перейдете в политику со сцены?» – он ответил: «Если захочет народ!» А из аппарата премьер-министра сообщили, что «в настоящий момент» фильм об Ататюрке откладывается.

Сунай был достаточно опытен, чтобы перенести это ужасное поражение не дрогнув, но настоящий удар ему нанесли дальнейшие события: ему перестали предлагать дублировать роли, потому что за последний месяц он так часто появлялся на телевидении, чтобы закрепить за собой роль, что теперь все воспринимали его хорошо знакомый голос как голос Ататюрка. Режиссеры телерекламы, которые прежде предлагали ему роли практичного отца семейства, который умеет выбрать хороший, надежный товар, также отвернулись от него, так как неудачливый Ататюрк смотрелся бы странно, занимаясь окраской стен с банкой краски в руках или рассказывая о том, как он доволен своим банком. Но самым ужасным было то, что народ, свято веривший всему, что написано в газетах, поверил в то, что он является врагом и Ататюрка, и религии; а другим не понравилось, что он молча терпит, как его жена целуется с другими мужчинами. Словом, все сошлись на том, что, по меньшей мере, дыма без огня не бывает. В результате всех этих быстро развивавшихся событий уменьшилось и количество зрителей, приходивших на спектакли Суная. Очень многие, останавливая его на улице, говорили: «Стыдно!» Один молодой студент из училища имамов-хатибов, поверивший, что Сунай порочил пророка, и мечтавший, чтобы о нем написали газеты, ворвался однажды вечером в театр и угрожал ему ножом; несколько раз ему плюнули в лицо. Все это произошло в течение пяти дней. Супруги исчезли.

О том, что произошло потом, говорили разное: например, что они уехали в Берлин и стали учиться терроризму под видом театрального образования в обществе любителей Брехта или что на деньги, полученные от министерства культуры Франции, они легли во французскую психиатрическую лечебницу «La Paix» [49]в Шишли [50]. На самом деле они укрылись в доме матери Фунды Эсер, художницы, на черноморском побережье. Только на следующий год они нашли работу аниматоров в заурядном отеле в Анталье. По утрам они играли на пляже в волейбол с мелкими торговцами из Германии и туристами из Голландии, после обеда, коверкая немецкий язык, развлекали детей в образе Карагёза и Хадживата [51], по вечерам выходили на сцену в костюмах падишаха и его наложницы из гарема, танцевавшей танец живота. Именно с этого для Фунды Эсер началась карьера исполнительницы танца живота; в последующие десять лет она будет совершенствоваться в этом искусстве во множестве маленьких городков. Сунай смог терпеть все это шутовство только три месяца, а потом избил на глазах охваченных ужасом туристов одного парикмахера из Швейцарии, который, не ограничившись шутками над фесками и гаремом на сцене, захотел продолжить развлечения на пляже и заигрывал с Фундой Эсер. Известно, что после этого они нашли себе работу в свадебных салонах Антальи и окрестностей в качестве ведущих развлекательных вечеров, танцовщицы и конферансье. Сунай представлял дешевых певцов, фанатично подражавших стамбульским оригиналам, факиров, глотавших огонь, третьеразрядных комедиантов; Фунда Эсер, вслед за краткой речью об институте брака, республике и Ататюрке, исполняла танец живота, а затем они оба, в атмосфере строгой дисциплины, в течение нескольких минут играли что-нибудь вроде сцены убийства короля из «Макбета», и им аплодировали. Эти представления были зародышем театральной труппы, которая впоследствии будет ездить по Анатолии.