Орхан Памук - Снег

В дверь постучали. Кто-то с кухни, подумал Ка. Он вскочил и открыл дверь и почувствовал в темноте Ипек.

– Где ты была?

– Я долго?

Но Ка ее будто не слышал. Он сразу же изо всех сил обнял ее и, засунув голову между ее шеей и волосами, стоял так, не шевелясь. Он почувствовал себя таким счастливым, что боль от ожидания показалась изрядной ерундой. И все-таки он устал от этой боли и из-за этого не мог возбудиться, как нужно. Поэтому, зная, что это неправильно, он все же потребовал у Ипек объяснения того, почему она задержалась, предъявил претензии. Но Ипек сказала, что пришла сразу, как только ее отец уехал: а, ну да, спустилась на кухню и сказала кое-что Захиде относительно ужина, но это продолжалось не дольше одной-двух минут; поэтому она совсем не думала, что Ка ее заждался. Так Ка почувствовал, что проиграл с точки зрения силы, показав еще в самом начале их отношений себя гораздо более страстным и ранимым. Необходимость скрывать боль ожидания, опасаясь этого бессилия, делала его неискренним. Между тем разве он не хотел полюбить ее, чтобы делить с ней все? Разве любовь – это не желание иметь возможность говорить абсолютно все? И внезапно он быстро пересказал Ипек всю цепочку своих мыслей, волнуясь от собственной искренности.

– Забудь сейчас обо всем, – сказала Ипек. – Я пришла сюда, чтобы заняться с тобой любовью.

Они поцеловались и с мягкостью, которая понравилась Ка, повалились на кровать. Для Ка, у которого не было никого четыре года, это был момент невероятного счастья. Поэтому он скорее был полон мыслей о том, как прекрасен этот момент, нежели отдавался телесным удовольствиям. Как это было при первых любовных опытах в годы его молодости, он больше думал о том, как он занимается любовью, а не о любви как таковой. Это спасло Ка от чрезмерного волнения в самом начале. В то же время у него перед глазами, повинуясь некой поэтической логике, тайну которой он не мог разгадать, стали проноситься фрагменты порнографических фильмов, страстным любителем которых он был во Франкфурте. Но это не было попыткой представить порнографические сцены, чтобы сильнее распалить себя во время любви, как раз наоборот: он словно бы поздравлял себя с тем, что у него наконец-то появилась возможность самому стать участником порнографических сцен, которые постоянно являлись ему в воображении. Поэтому Ка чувствовал, что огромное радостное волнение, которое он переживал, направлено не на Ипек, а на женщину из порнографических фильмов в его воображении, на то чудо, что эта женщина лежит здесь, в постели. Ипек он заметил только тогда, когда раздел ее, даже, может быть, с несколько дикой грубостью и неумением снимая с нее одежду и разбрасывая ее в разные стороны. Грудь у нее была огромной, а кожа плеч и шеи очень мягкой и пахла чем-то странным и чужим. Он смотрел на нее в снежном свете, падающем с улицы, и испугался ее то и дело вспыхивающих глаз. В них было выражение большой уверенности в себе; а еще Ка боялся узнать, что Ипек была недостаточно хрупкой. Поэтому он больно потянул ее за волосы и, получив от этого удовольствие, упрямо потянул еще сильнее, заставил ее делать то, что соответствовало порнографическим картинкам в его голове, а затем, подчиняясь неожиданному порыву, стал действовать жестко. Когда он почувствовал, что ей это нравится, его внутреннее чувство победы превратилось в чувство братства. Он обнял ее изо всех сил, будто хотел защитить от убогости Карса и Ипек, и себя. Но, решив, что не смог вызвать у нее желаемую реакцию, отдалился от нее. В это время частью своего разума он контролировал гармоничность своих сексуальных акробатических движений с уравновешенностью, которой сам от себя не ожидал. Отчетливо осознавая момент, он смог изрядно отдалиться от Ипек, затем с силой приблизился к ней и захотел помучить ее. Судя по некоторым заметкам, которые сделал Ка об этой любовной сцене, о которой, я верю, совершенно необходимо было рассказать моим читателям, после этого они с огромной силой слились друг с другом, а остальной мир остался где-то далеко. Опять же, согласно запискам Ка, Ипек вполголоса вскрикивала до конца их любовного соития, а Ка из подсознания, открытого для страха и паранойи, вдруг явилась мысль о том, что эта комната в самом отдаленном уголке отеля с самого начала была дана ему именно по этой причине, и с неким чувством одиночества осознал, что они оба получают удовольствие от той боли, которую причиняют друг другу. Между тем этот дальний коридор и комната у него в мыслях отделились от отеля и оказались в окраинном квартале пустого города Карса. И в этом пустом городе тоже шел снег, который напоминал о безмолвии, которое будет после конца мира.

Они долго лежали вместе в постели и, не говоря ни слова, смотрели на падающий снаружи снег. Ка иногда видел снег и в глазах Ипек.

В квартирку, где Ка провел последние восемь лет своей жизни во Франкфурте, я пришел через сорок два дня после его смерти, через четыре года после его поездки в Карс. Стоял февральский день с ветром, дождем и снегом. Франкфурт, куда я прилетел утром на самолете из Стамбула, оказался гораздо более неприятным городом, чем он выглядел на открытках, которые мне шестнадцать лет присылал Ка. Улицы были совершенно пустыми, и на них не было ничего, кроме быстро проносившихся темных автомобилей, трамваев, которые то появлялись, то исчезали, как призраки, и торопливо шедших домохозяек с зонтиками в руках. Погода была такой мрачной и темной, что в полдень горели мертвенно-желтые уличные фонари.

И все же меня обрадовали следы той бессмертной энергии, которая поддерживает жизнь в больших городах: расположившиеся неподалеку, вокруг Центрального вокзала, закусочные, торгующие кебабами, бюро путешествий, киоски с мороженым и секс-шопы. После того как я разместился в отеле и поговорил по телефону с молодым немецким турком, любителем литературы, который по моей просьбе пригласил меня провести встречу в Народном доме, я встретился в итальянском кафе на вокзале с Таркутом Ольчюном. Его телефон я взял в Стамбуле, у сестры Ка. Этот добродушный усталый человек лет шестидесяти был знаком с Ка ближе всех в годы его жизни во Франкфурте. Он сообщил необходимые полиции сведения во время расследования обстоятельств его смерти, связался с его семьей, позвонив в Стамбул, и помогал переправить его останки в Турцию. В те дни я думал о том, что среди вещей Ка, оставшихся в Германии, были черновики книги его стихов, которую, как он говорил, он закончил только через четыре года после возвращения из Карса, и я спросил, что стало с его вещами, оставшимися в наследство его отцу и сестре. Те, будучи в то время не с силах поехать в Германию, попросили меня забрать эти вещи из его квартиры.