Филип Казан - Аппетит

Но я постарался вложить всего себя сюда, в чернила.

Тут клякса: мне надо заточить перо. Я попробовал чернила, у них вкус… чего? Тессина, может быть, ты намочишь палец, прикоснешься к этой кляксе и лизнешь чернила – и расскажешь мне про вкус, как ты всегда делала?

Сейчас только это. Со всей моей любовью,

Кардинал посылал гонца во Флоренцию каждую неделю, и я дал больше, чем ему обычно платили, чтобы он доставил письмо в монастырь Санта-Бибиана. Я смотрел, как он уезжает рано утром, и сгорал от желания занять его место.

Но после этого город перестал приводить меня в ужас. Я как будто оправился от долгой лихорадочной болезни – бред ушел, жар спал. Казалось невозможным, что я сам себя заключил в тюрьму на целых полгода. Мои страхи, обнаружил я, были только лишь переживаниями того первого дня в Риме, когда я заблудился, растерялся, а потом остался без коня. Рим был тогда незнакомым местом, а я чужаком в нем. Флоренция осталась далеко, во многих, многих милях дороги, и даже будто еще дальше – в пространстве или в моем воображении. Я уже научился существовать вне стен, которые крепко обнимали меня младенца, а потом мальчика, переходящего в юность. Я по-прежнему тосковал по Флоренции каждой частичкой своего существа, но я мог жить и здесь. Вдруг оказалось, что для флорентийца возможно стать если не человеком Рима, то человеком в Риме.

Последние нити паутины заклятия разорвал маэстро. Через пару дней после отъезда Арриго Зохан выпроводил меня из дверей палаццо.

– Нам нужна икра кефали, – заявил он, сунул несколько монет в мой сжатый кулак и толкнул меня к площади.

Я оглянулся на него, загораживающего дверь; мы подмигнули друг другу. И я отправился в неизвестность. Но не такую уж неизвестную: я ведь еще тогда, месяцы назад, наткнулся на рыбный рынок и сейчас вспомнил, что он был где-то к юго-востоку от Сан-Лоренцо ин Дамасо, возле квартала обжигальщиков извести. Изрядный дым виднелся на востоке, не очень далеко, оттуда же неслась вонь. Вскоре я уже нашел рыбный рынок и купил лучшую копченую икру кефали, какую только смог найти. А потом…

Я мог вернуться в палаццо, но вместо этого зашагал в противоположном направлении. Я проработал с маэстро достаточно долго, чтобы понимать, что у него на уме. Зохан хотел, чтобы я сделал именно это. Ложка стукнет меня по черепу, если я вернусь слишком быстро. Рыбный рынок был совершенно не похож на флорентийский. Рыбу раскладывали на мраморных ступенях древних зданий и больших каменных плитах, которые наверняка когда-то были частью храмов или дворцов. Все орали: торговцы, торговки, покупатели, уличные мальчишки. Это выглядело и звучало как сущий хаос, но затем я начал выделять повторяющиеся слова. Толпа была как огромный хор, выпевающий странную и сердитую музыку, но в ней была мелодия и ритм, и я им подчинился. Я бродил по рынку, разглядывая рыбу и наблюдая за армией тощих и грязных кошек, которые шныряли под ногами, дрались за рыбьи потроха и головы или грелись на залитых солнцем подоконниках. Рыночный люд был в основном невысокий и смуглый. Женщины обвязывали черные локоны шарфами из броского шелка, а мужчины одевались так, будто готовились к бунту. Для северянина вроде меня все это казалось непривычным и экзотическим, а также опасным, но, гуляя, я осознал, что если бы все слышанные мной истории оказались правдой, то меня бы уже зарезали. Или я бы уже увидел, как зарезали кого-нибудь другого, но здесь лилась только рыбья кровь.

– Ты покупаешь или смотришь? – вопили продавцы. – Если покупаешь, покупай. Если смотришь – проваливай в задницу!

И пока они поворачивались к следующей мишени, я уже полностью был забыт.

Я брел дальше – мимо священников в элегантных рясах, мимо шлюх, строящих глазки священникам, и сводников, следящих за своими денежными вложениями. Я продолжал идти, пока не вышел на дорогу из белого камня, ведущую на что-то вроде неблагоустроенной площади. Обширная и довольно ветхая церковь стояла на невысоком холме рядом с большим неприветливым зданием, увенчанным зубцами и башенкой. Все видало лучшие дни, и вокруг роилось множество нищих, которые сидели развалясь на неровных ступенях церкви или ковыляли по ним вверх-вниз. Но также имелся постоянный поток мужчин чиновного вида, которые входили и выходили из укрепленного здания. Я подошел поближе и спросил наименее отвратительного нищего, что это за дома. Он посмотрел на меня так, будто я упал с неба.

– Капитолий, – прокаркал он. – Дворец сенаторов.

Я поблагодарил его и дал мелкую монетку. Услышав мой акцент, нищий насторожил ухо.

– Ты из Перуджи? – спросил он, хватая меня за рукав.

– Нет. – Я стряхнул его руку.

– Я из Перуджи, – забормотал он. – Или Перуджа из меня, если угодно. Меня там называли Проктором! [16]Ты знаешь это? Проктором!

– Очень хорошо, – сказал я и поспешил прочь, ища убежища позади группы чиновников.

Нищий, однако, уже нашел кого-то другого и говорил с ним, а я пошел туда, где земля резко обрывалась вниз наподобие утеса, полурукотворного-полуестественного, и там, дальше…

Я выдохнул, очень медленно. Дальше была огромная продолговатая котловина, ограниченная рядом зданий слева и склонами другого крутого холма справа. За ними я узнал гигантский барабан Колизея, беспорядочный лес мраморных руин, которые все тянулись к свету, как грибы после осеннего дождичка, исполинскую арку, так ушедшую в землю, что мужчине пришлось бы нагнуться, дабы пройти под ней.

– Да ты хоть знаешь, что значит «проктор», маленький засранец?

Нищий подошел ко мне сзади. Я вежливо поклонился, оглядываясь по сторонам в поисках возможности сбежать, и направился к огромной арке. Она оказалась еще больше, чем я думал, и свод, заросший тонкими сталактитами, возвышался над моей головой. Я потревожил здоровенную крысу – она суетливо вскарабкалась по стене и исчезла в трещине. Выйдя наружу, я встал в слабом свете солнца, рассматривая фигуры, вырезанные на фасаде: множество воинов, ангел, склоняющийся над проемом арки. «Сандро бы это понравилось, – подумал я. – И папе тоже». И Тессине.

Призраки…

Они пришли, словно я их позвал, – призраки живых людей. Они были тут, просто спрятались за колонной, зайдя в тень вон той разрушенной стены. Мой отец. Каренца. Сандро Боттичелли. Я вышел из арки и побрел к ряду колонн, удерживавших разбитый фронтон, и толпа невидимых флорентийцев расступилась передо мной, что-то шепча на своем диалекте. И Тессина: я почти чуял пряный запах ее волос, цветочный – ее кожи. Всё навалилось на меня, всё, что я удерживал за стенами своей чердачной каморки. Надо мне было остаться там и смотреть на голые стены, пока призраки не соберут вещички и не отправятся домой. Но они никогда этого не сделают, потому что живут внутри меня. Я бросился бежать, но запнулся о полузарытый камень и полетел вверх тормашками. Я просто лежал, бормоча флорентийские проклятия в меловую землю, которая пахла не так, как дома. Ничто не пахло как дома. Я наполовину ощутил, наполовину вообразил, что Тессина склоняется надо мной, встает на колени, ее ладонь порхает прямо над моими волосами. Я зажмурился изо всех сил.