Жасмин Варга - Мое сердце и другие черные дыры

Роман шепчет мне на ухо:

– Расскажи все, Айзел.

Я втягиваю влажный воздух, расправляя легкие, – сердце, кажется, сейчас лопнет. Выпутываюсь из его объятий, утираю слезы и прочищаю горло:

– Прости.

Он едва заметно улыбается.

– Тебе не за что просить прощения. Перестань, чокнутая ты глупышка.

Я мрачнею.

– Видишь – ты тоже считаешь меня чокнутой. Из-за моего отца.

Роман качает головой, его кривая улыбка делается шире и «расправляется».

– Нет. Я считаю, что ты чокнутая глупышка совсем в другом смысле. В очень красивом.

Сердце сбивается с ритма. Мне хочется спросить его, как он может так говорить – за семь дней до нашей предполагаемой смерти. Это нечестно. Он не может позволять мне влюбляться, если собрался меня покинуть. Если хочет сбежать. Если знает, что это конец.

Слезы по-прежнему ручьями текут по моему лицу, он легонько подталкивает меня плечом:

– Расскажи мне.

Вытирая нос, я гляжу на его футболку, пропитанную слезами:

– Я испортила тебе майку.

– Меня не волнует майка, меня волнуешь ты.

Что-то внутри меня щелкает. Я словно бы всю жизнь подбирала код и только сейчас обнаружила, что терзаю не тот замок. А теперь сейф со всеми моими секретами распахнулся настежь, и я чувствую, как поток крови бурлит у меня в груди.

– Хорошо, я расскажу тебе, что знаю.

Даже не глядя на него, я могу поклясться, что чувствую, как он кивает. И я определенно ощущаю его взгляд на своем лице – мягкий и нежный, как первый снег. Мы некоторое время молчим, прижавшись друг к другу. Моя серая кроссовка прижимается к его белой, заляпанной грязью, и мне хочется, чтобы мы могли остаться так навсегда. Но в глубине души я понимаю, что это невозможно, и потому наконец-то рассказываю ему все. Полностью. До конца.

– Мои родители переехали в США из Турции до моего рождения. Сначала жили в Мичигане, но потом какой-то папин родственник – или мамин… – Я перевожу дыхание. Роман прав: я никогда не рассказывала эту историю, никогда с тех пор, как отец оказался за решеткой. Она жила в злобных шепотках за моей спиной или в приглушенных голосах мамы и Стива по ночам, когда они думали, что Джорджия, Майк и я уже спим. Она изменялась, подделывалась, искажалась на разные лады. Но никогда не была моей историей.

– Так или иначе, – продолжаю я, – этот родственник держал тут, в Лэнгстоне, небольшой магазин, и когда умер, родители переехали сюда и унаследовали его бизнес.

Роман фыркает.

– Да уж, понимаю: нашли куда переехать. Но вот переехали, и через пару месяцев мама забеременела. Но когда я родилась, они стали отдаляться друг от друга. Мне и года не было, когда они расстались. Неудивительно: перепады настроения у отца были чудовищными. В одно утро мог встать ни свет ни заря и готовить маме яичницу и горячие бутерброды. А на следующий день она, проснувшись, обнаруживала, что он в ярости пробил дыру в стене, а сам заперся в подвале и отказывается выходить. Со мной он тоже был таким. Но я боялась рассказывать об этом маме.

Я набираюсь смелости посмотреть на Романа. Он кладет руку на мою, и мы сплетаем пальцы.

– Продолжай.

– Папа остался в Лэнгстоне, работая в магазине, – не хотел, чтобы я пропала из его жизни. Я была для него всем… – Мой голос срывается. – А мама встретила Стива, и они поженились, и у них родилась Джорджия, а потом Майк, и я проводила с ними субботу и воскресенье, но вообще жила у папы. Он ненавидел выходные, потому что я уезжала от него.

Я гляжу на качели. Ветер, словно невидимый призрак, слегка шатает их. Интересно, а Роман с Мэдисон приходили сюда качаться? Я проглатываю соленые слезы. Понимаю: Роман ждет продолжения, но я подхожу к самой страшной части, которая никогда не укладывалась у меня в голове.

После долгого тяжелого молчания я продолжаю:

– Однажды после школы я отправилась к маме. Обычно-то я шла к отцу в магазин, но в тот день у Майка была первая игра в Малой лиге, и я обещала быть на стадионе. Помню взгляд отца, когда он выслушал, что я не приду до самого вечера. Дела в магазине шли неважно, и отец рассчитывал, что я составлю ему компанию и помогу. В тот месяц он вдруг решил, что у него воруют товар с прилавка: ни о чем другом и думать не мог. – Я замолкаю, прикусив левую щеку, но не выпускаю руку Романа, снова и снова крепко сжимаю ее.

Каждое движение – как маленькое пожелание.

– В общем, меня там не было, когда все случилось. Когда Тимоти с компанией друзей вошел в магазин, я смотрела, как Майк бегает от первой базы ко второй. – Покачав головой, я утыкаюсь взглядом в землю. – Войдя, Тимоти и его приятели стали дурачиться. Бегали между полками, один из них задел и опрокинул какую-то стойку. Тогда папа, папа… – Я задыхаюсь. – Отец ужасно рассердился. Так, как он умел. Начал кричать на них, а ребят это только завело, и они уже специально опрокинули другую стойку. А кто-то схватил горсть шоколадок и подбросил их в воздух – просто посмотреть, что сделает отец.

Тогда папа вытащил бейсбольную биту из-за прилавка и пошел на них. Наверное, Тимоти вышел ему навстречу, чтобы утихомирить, но тот ударил, ничего не слушая. Никто не мог его остановить, пока не подъехала полиция. Тимоти лежал без сознания, а отец просто сидел рядом с битой в руках. Тимоти умер в больнице три дня спустя – так и не пришел в себя. – Я делаю несколько судорожных вдохов. – Думаю, отец даже не знал, кем был Тимоти Джексон.

Я не могу смотреть Роману в глазу, поэтому просто прячу лицо на его груди.

– Мама не разрешила мне увидеться с отцом. Ни разу. Меня даже не пустили в суд. Не дали попрощаться.

Он гладит меня по голове, приминая непослушные кудри:

– Наверное, она думала, что для тебя так будет лучше. Ведь он… – Робот запинается, – ну, ты поняла.

Я чуть отстраняюсь, чтобы посмотреть ему в лицо, и беру его за руку.

– Знаешь, ты ошибался, когда говорил, что отец – причина, по которой я хотела умереть. Нет, дело не в отце. Я хотела умереть из страха. Испугалась, что его безумие сидит и во мне тоже. И я тоже способна на нечто подобное.

Роман долго молчит, потом выпускает мою руку, и сердце обрывается. Наверное, он ненавидит меня и боится. Я отворачиваюсь и уже готова спрыгнуть со стола, когда он тянет меня за рукав.

– Айзел, посмотри на меня.

Я не отвожу взгляда от качелей, от проржавевших цепей. Их пора заменить. И всю площадку давно пора привести в порядок.

– Айзел, пожалуйста.

Обернувшись, я оказываюсь с ним лицом к лицу. Его челюсти крепко сжаты, глаза мрачно застыли. Затаив дыхание, я жду, когда Роман скажет хоть что-нибудь. Что угодно.

Он гладит меня по лицу, убрав непослушную прядь, потом наклоняется и целует меня в лоб. Я вся дрожу.

– Пожалуйста, помни: ты – не отец. Слышишь? Я знаю тебя, Айзел. Ты бы никогда не сделала ничего подобного. – Он нежно охватывает мое лицо руками.