Даниэла Стил - Пегас

Я на целый год уехал в Испанию и Италию, где чудесно провел время, хотя и ощущал некоторые угрызения совести. Сразу после твоего рождения состоялся тайный развод, ее семья вернулась в город, а твой дед выкупил ферму у родственников за очень хорошую цену. После двух столетий жизни на нашей земле те почувствовали себя опозоренными и с радостью покинули местность. К моему возвращению из путешествия была заготовлена красивая легенда: якобы в Италии я женился на молодой графине, а она родила тебя и умерла от послеродовой горячки: в те времена подобный исход вовсе не считался необычным. Таким образом, после возвращения ты появился вместе со мной. В правдивости истории никто не усомнился, зато все мне сочувствовали. Еще бы! Молодой вдовец, да еще и с ребенком на руках! Бабушка с дедушкой помогали тебя растить; круг посвященных в тайну ограничивался моими родителями, семьей твоей матери, венчавшим нас священником и няней, которая о тебе заботилась. Ни один из этих людей не проронил ни слова. Твою мать я больше никогда не видел, за что до сих пор себя виню. Но я едва ее знал, а ты стал плодом необузданного юношеского вожделения и скоротечного летнего флирта. Единственный человек на свете, кого я по-настоящему любил и люблю, – это ты. Отцовское чувство проснулось мгновенно; ни разу в жизни я не пожалел о твоем появлении на свет. Вскоре возникло и понимание ответственности. По-моему, это хорошо, так как родители умерли довольно рано, и мне волей-неволей пришлось учиться всему, чему ты не пожелал научиться до сих пор. А у меня выбора не было: предстояло воспитывать сына и управлять поместьем, чтобы в должный час передать ему хозяйство в должном виде.

Пауль фон Бинген говорил с трудом: признание давалось ему нелегко. Николас не мог понять одного: что заставило отца раскрыть тайну именно сейчас. Он попытался проанализировать все, что только что услышал, и просчитать возможные последствия. Самым болезненным ударом оказалось известие, что мать, о которой всегда говорили, что она умерла в родах, на самом деле не умерла. А вот тот факт, что она была не итальянской аристократкой, а девушкой с фермы или городской родственницей крестьянина-арендатора, вовсе не волновал. Скорее всего, жизнь ее продолжалась и по сей день, особенно если учесть, что он родился, когда ей исполнилось всего шестнадцать лет.

– Хочешь сказать, что все это время мама была жива? Но почему ты вдруг решил об этом сообщить?

– Потому что пришла пора. У меня не было иного выбора, кроме как рассказать правду. Жива ли она до сих пор, не знаю, хотя полагаю, что пребывает в добром здравии: пятьдесят девять лет – не так уж много. Ей было приказано никогда нас не беспокоить, и она сдержала обещание, потому что была приличной девушкой. Понятия не имею, куда уехала семья, но думаю, что это можно выяснить. Очень жаль, что пришлось обо всем тебе рассказать; никогда не предполагал, что буду вынужден открыть тайну.

Заметая следы, Пауль фон Бинген даже придумал версию о том, что семья жены обвинила его в смерти дочери и не пожелала видеть ни его самого, ни ребенка. Этим он объяснил отсутствие родственников со стороны матери. Впрочем, Николас никогда не чувствовал себя сиротой. Отсутствие материнской заботы восполнялось любовью и вниманием бабушки и дедушки, а главное, бесконечной преданностью отца, который в сыне души не чаял. Пауль больше не женился, и сейчас Николас спрашивал себя почему: ведь он не оплакивал смерть любимой супруги. Должно быть, первый опыт оказался настолько тяжким и болезненным, что навсегда отбил охоту к прочным отношениям. Впрочем, это не помешало отцу пережить несколько бурных романов, ни один из которых так и не привел к венцу. Он всегда говорил, что его семья – это сын, и больше ему никто не нужен.

– Вспоминаю давние разговоры о том, что в скором времени она снова вышла замуж, – задумчиво проговорил Пауль. – Кажется, об этом знал адвокат моего отца, который оформлял развод. Я порадовался за нее, а рассуждения пропустил мимо ушей. У меня был ты, а все остальные обстоятельства потеряли значение. Если это действительно так, то, несомненно, у нее родились и другие дети: она была здоровой, чувственной девушкой. Но мне вполне хватало тебя. – Отец и сын долго смотрели друг на друга в полном молчании.

Новость поразила Николаса тем сильнее, что он всегда считал отца безупречно честным человеком. И вот внезапно выяснилось, что тот обманывал его с первых дней и всю жизнь. Больно было думать, что где-то есть мать, которая, скорее всего, продала его за круглую сумму. О деньгах отец не упомянул, однако особого труда не составляло догадаться, что согласие на развод и отказ от ребенка были получены не просто так.

– Как ее звали? – наконец спросил Николас внезапно охрипшим голосом и вдруг захотел узнать, как выглядела мать. В доме никогда не было ни одной фотографии, ни одного портрета: отец всегда говорил, что изображения напомнили бы о «трагической утрате». Сын уважал его чувства и соблюдал обет молчания.

– Хедвиг Шмидт. – Николас кивнул: имя прочно отпечаталось в сознании. Отец глубоко вздохнул и продолжил рассказ.

– Говорю тебе все это потому, что два дня назад ко мне приехал человек, которого я не видел много лет. В молодости мы были приятелями, а потом он уехал в Индонезию, и связь прервалась. Сейчас стал генералом вермахта, решил оказать мне услугу и навестить. Не знаю, откуда поступили сведения, но только ему стало известно и о женитьбе, и разводе, и о тебе. Сейчас люди начали говорить лишнее, хотя прежде никогда этого не делали. Дурной берлинский ветер носит сплетни по всей Германии.

Пауль пронзительно взглянул на сына.

– Так вот, Генрих фон Мессинг сказал, что твоя мать – наполовину еврейка. Я об этом, естественно, не подозревал, а даже если бы и знал, то не обратил бы внимания. Брак был неуместен хотя бы из-за обстоятельств ее происхождения: как тебе уже известно, семья состояла в родстве с одним из наших арендаторов. По словам Генриха, мать Хедвиг имела еврейские корни, следовательно, она наполовину еврейка, ты – на четверть, а твои дети – на одну восьмую часть. Мессинг подчеркнул, что в наши дни опасно иметь даже каплю еврейской крови, и такое положение продолжается уже несколько лет, со времени принятия Нюрнбергских законов.

В 1935 году евреи были объявлены отдельной нацией и лишены гражданства. С тех пор было принято еще сто двадцать постановлений, ущемляющих их права. Принадлежность к «неарийской расе», пусть даже минимальная, стала считаться преступлением. Пауль фон Бинген даже представить не мог, что судьба евреев в Германии способна каким-то образом затронуть его семью, и вот внезапно оказалось, что страшная участь непосредственно касается любимого сына и внуков. Жестокий, невыносимо болезненный удар!