Бен Кейн - Ганнибал. Бог войны

Юноша подмигнул Матвею, который в самом деле оказался хорошим парнем, а к тому же еще и хорошим поваром – лучше всех в заново сформированном контубернии . Он появился в палатке как практический ответ Марцелла на тяжелые потери войска. Части, где старшие командиры погибли, объединили с теми, чьи командиры уцелели. Матвей и более сорока его товарищей теперь влились в манипулу Коракса. Квинт же и Урций получили четверых новых соседей по палатке, в том числе Матвея и солдата по имени Марий.

Урций наклонил голову.

– С тех пор как ты пришел, еда стала лучше, это точно.

Матвей отвесил шутливый поклон.

– Ты говоришь, что защитники будут голодать, но двадцатимильная стена, какую мы строим, не помешает хитрым грекам получать снабжение с моря.

Квинт нахмурился, признавая это. Урций сплюнул.

– Будем надеяться, что обещанная морская блокада будет скоро установлена.

– Я бы не стал ждать, затаив дыхание, – сказал Квинт. – Сегодня утром Коракс сказал Витрувию, что в верхах ходят слухи, будто Сенат выделил новые корабли, но их не достаточно, чтобы Марцелл перекрыл все подходы к обеим гаваням днем и ночью.

– Значит, осада затянется. – Урций не казался очень расстроенным.

«И никто не расстроится», – подумал Квинт. Он не был готов признать вслух, но ему тоже это доставило облегчение. Несмотря на желание Рима победы в войне, недавний жестокий бой убавил у него охоты воевать. Когда-то Квинта бы ошеломили такие чувства. А теперь он ощутил лишь укол вины.

– Здесь не так плохо, верно? – сказал Матвей и улыбнулся, увидев кивки. – Мы в милях от болот, рядом с которыми приходится жить людям, что держат осаду к югу от города. У нас хорошие выгребные ямы, в избытке еды и вина, которое постоянно умудряется доставать откуда-то Креспо…

Все рассмеялись над этим, особенно Квинт. В последние дни он наловчился обменивать продукты на вино. Иногда просто воровал его у местных жителей, торгующих в лагере возле их палатки. Однажды он даже стащил мех из-за палатки квартирмейстера. Если Коракс что-то и подозревал, то молчал. Пока солдаты выполняли приказания и не воровали у других частей его манипулы, ему было все равно. За такую терпимость гастаты любили центуриона еще больше.

– Все, что нам нужно, – закончить вал и ров и оставаться в готовности против вражеских дозоров, – продолжал Матвей. – Я буду рад заниматься этим хоть несколько месяцев, не думая, каково там сиракузцам, а если вы так не считаете, то вы глупее, чем я себе представлял.

Снова смех.

– Все мы когда-нибудь умрем, – согласился Квинт, подумав о бедняге Невезучем, – так что лучше наслаждаться жизнью, пока можно, верно?

– За это надо должным образом выпить, – объявил Урций, многозначительно взглянув на приятеля.

Все тоже посмотрели на него. Матвей порылся в своей утвари и достал глиняную чашу, которую протянул в ожидании.

– Наполни!

Квинт ненадолго задумался. Они уже закончили строевые учения и совершили еженедельную десятимильную пробежку. Контуберний в тот вечер нес караульную службу, но до вечера было еще несколько часов. Вряд ли они потребуются Кораксу раньше.

– Будь я проклят, почему бы и нет?

Он нырнул в палатку и вернулся с амфорой под мышкой.

– Та, какую ты украл из палатки квартирмейстера? – прошептал Урций, прекрасно зная, что это она.

Раздались аплодисменты, и Квинт осклабился. Боги, о чем он думал? Амфора была такой тяжелой, что юноша еле тащил ее во тьме. Если бы его поймали…

– Не могу сказать, – ответил он с ухмылкой. – Ну, кто хочет попробовать?

Предложение было встречено одобрительным ревом. Жизнь не так плоха, решил Квинт. Он жив. Живы Урций, Коракс и прочие. И они не будут убиты в ближайшем будущем, вот что действительно здорово.

Связаться с Элирой оказалось не так просто, как надеялся Ганнон. Его обязанности – обучение своих солдат и солдат других командиров – оставляли ему мало свободного времени. Прошло несколько дней после празднеств, прежде чем появилась возможность разыскать пекарню. Сначала все пошло хорошо. Найти ее оказалось легко: пара вопросов прохожим привели молодого человека прямо к ее дверям. Настоящее возбуждение охватило его, когда он ждал у входа час, потом два, но время шло, и пришлось признать, что будет чистой удачей, если Элира придет, пока он там. Ганнон понял, что ему нужен человек, который бы ждал каждый день. Боги, как хотелось, чтобы здесь был Мутт и его солдаты! Было бы проще всего приказать двоим подежурить снаружи. Его нынешние бойцы казались толковыми, но никому нельзя было доверить такое задание. Похищение двух наложниц Гиппократа повлечет за собой суровое наказание – его отношения с Аврелией вряд ли признаются смягчающим обстоятельством. Никогда Ганнон не чувствовал себя таким одиноким. Ему пришла мысль подкупить пекаря, веселого толстяка, чье пузо говорило, что он и сам наслаждается своей снедью, но это показалось слишком рискованным. Город жил слухами о вражеских шпионах и войсках, которые хотят перейти на сторону римлян. Ни на кого нельзя было положиться, и меньше всего – на незнакомого человека.

У Ганнона была и другая причина для осторожности. Установление способа связи с Аврелией могло помочь в достижении цели, но он так и не понимал, как вызволить ее, ребенка и Элиру из дворца. Даже если решить эту с виду неразрешимую задачу, что делать дальше? Долг перед Ганнибалом велел ему оставаться в городе, а это стало бы крайне опасно.

Прошла неделя. Потеря такого количества солдат гарантировала, что римляне притихнут. Эпикид был вроде бы доволен, как Ганнон обучает войска, и занят, как никогда. Предложение юноши принять большее участие в защите города – уловка, чтобы раздобыть сведения для Ганнибала, – вежливо отклонили, и Ганнон прикусил язык. Он при любой возможности ходил в пекарню, но Элиру так ни разу и не увидел. В отчаянии юноша зашел в храм Зевса, один из многих в Сиракузах. Несколько серебряных монет, вложенных в руку одного из жрецов, обеспечили жертвоприношение жирного ягненка и то, что бог услышит его мольбу, чтобы его подруга «нашла путь к нему».

Спокойствие, снизошедшее на Ганнона после жертвоприношения, испарилось, как только он покинул храм. У входа стояла толпа таких же просителей. Когда он протолкался между ними – человеком с воспаленными глазами, пришедшим искать излечения, и обезумевшей матерью, принесшей больного младенца, – его охватила горечь. Здесь все было так же, как в храмах Карфагена и, заподозрил он, в храмах всех богов во всех землях под солнцем. Нищие, хворые, умирающие, завистливые и скорбящие приходили с разнообразными жертвоприношениями, от денег до пищи, стеклянной и глиняной посуды, – и что получали взамен? Банальные слова от жрецов… Ганнона подмывало добавить «и больше ничего», но он не посмел. Только боги могли ему помочь. Это они устроили ему встречу с Аврелией. Они не допустят – не могут допустить, – чтобы все осталось как есть. Ганнон повторял это себе сто раз в день, но его все равно глодали сомнения.