Донна Тартт - Маленький друг

Вид так захватил ее, что на бак она почти и не смотрела. А теперь, как ни силилась, не могла припомнить, что там наверху и как этот бак устроен – вроде бы он деревянный, а дверь врезана в крышу. Ей смутно помнилось, что там был какой-то квадрат фута в два, с петлями и ручкой, какие бывают на кухонных шкафчиках. Конечно, воображение у нее было такое живое, что Гарриет никогда точно не знала, что она запомнила, а что – додумала сама, но чем больше Гарриет размышляла о Дэнни Рэтлиффе (как настороженно он себя вел, как беспокойно озирался по сторонам), тем больше она убеждалась – он или прятал там что-то или хотел спрятаться сам. Но чаще всего она вспоминала, с каким рассеянным, расфокусированным волнением он глянул на нее и как его взгляд тотчас же вспыхнул, будто ударивший в сигнальное зеркальце луч солнца, запрыгал, будто отсылая закодированное сообщение: распознание, тревога. Неизвестно как, но он узнал, что она там, она попала в его поле сознания, и странно, конечно (у Гарриет мурашки по коже побежали, когда она это поняла), но Дэнни Рэтлифф оказался единственным человеком, кто, впервые за долгое время, по-настоящему внимательно на нее поглядел.

Залитые солнцем рельсы переливались, как темная ртуть, высовывались серебристыми артериями из стрелочных крестовин, старые телеграфные столбы обросли кудзу и диким виноградом, за ними высилась выбеленная солнцем водонапорная башня. Гарриет осторожно пошла к ней по заросшей травой площадке. Она все кружила в футах десяти от башни, вокруг ее ржавых металлических подпорок.

Наконец, нервно оглянувшись (машин нет и вдали их тоже не слышно, все тихо, только птицы кричат), она подошла к башне и оглядела лестницу. Нижняя скоба оказалась выше, чем она предполагала. Очень высокому мужчине, наверное, не пришлось бы подпрыгивать, а вот всем остальным без этого никак. Два года назад, когда они тут были с Диком, Гарриет первой залезла на лестницу, встав ему на плечи, а Дику, чтобы дотянуться до скобы, пришлось балансировать на сиденье велосипеда.

Сквозь щебенку пробивались одуванчики и пучки пожухлой травы, сверчки заходились от стрекота – они как будто знали: лету конец, им скоро умирать, и надрывались так, что утренний воздух будто рябил, дрожал как в лихорадке. Гарриет осмотрела подпорки: металлические двутавровые балки, через каждые два фута – овальные отверстия, которые кверху слегка сужались. Выше начинались дополнительные опоры – скрещенные металлические брусья. Если она сумеет вскарабкаться по передней балке до нижней опоры (лезть надо было высоко, но прикидывать расстояния на глаз Гарриет никогда не умела), то, может, и получится проползти по ней до лестницы.

Она храбро полезла наверх. Порез на левой руке зажил, но она все равно побаливала, поэтому Гарриет пришлось перенести упор на правую. Отверстия были небольшими, но ей удавалось, хоть и с трудом, просунуть в них пальцы или поставить ногу.

Пыхтя и задыхаясь, Гарриет лезла вверх. Продвигалась она медленно. Балка была покрыта толстым слоем ржавчины, от которой на руках у нее оставались кирпично-красные полосы. Она не боялась высоты и любила забраться повыше, ощущая только лихую радость, но тут держаться было особо не за что, и каждый дюйм давался ей с огромным трудом.

“Даже если упаду, – думала она, – насмерть не разобьюсь”. Гарриет, случалось прыгать (и падать) с большой высоты – с крыши сарая, с толстой ветки пеканового дерева у Эди во дворе, с лесов на пресвитерианской церкви – и она ни разу себе ничего даже не сломала. Но теперь она залезла так высоко, что ее было издалека видно, и Гарриет вздрагивала от каждого шороха снизу, от любого треска и птичьего крика, отводила взгляд от проржавевшей балки и озиралась по сторонам. В балку она почти упиралась носом, и с такого расстояния она казалась ей целым миром, пустынной поверхностью ржаво-красной планеты…

У нее начали неметь руки. Иногда, когда Гарриет играла в перетягивание каната, или, например, забиралась по канату в спортзале, или свисала с высокого турника, на нее вдруг накатывало странное желание разжать руки, рухнуть наземь, и теперь оно снова на нее нахлынуло. Но она карабкалась все выше и выше, стиснув зубы, изо всех сил цепляясь за балку саднящими кончиками пальцев, а в голове у нее вертелся и перекатывался старинный – детский – стишок:

И – последний рывок, она ухватилась за нижнюю перекладину, подтянулась, вскарабкалась на нее. Мистер Чэнь! Он был нарисован в книжке со стишками – остроконечная китайская шапочка, усы-ниточки, узкие, коварные азиатские глаза. Гарриет в детстве страшно его боялась, в основном из-за того, как угрожающе он держал на картинке длинные ножницы, как насмешливо улыбался тонкогубым ртом.

Гарриет замерла, оценивая ситуацию. Теперь самое опасное – развернуться на такой высоте, перелезть на соседнюю перекладину. Глубоко вздохнув, она приподнялась, перебросила ногу через железный брус.

Земля накренилась, резко качнулась в ее сторону, и на миг Гарриет показалось, что она все-таки свалилась. Но оказалось – нет, сидит верхом на перекладине, обхватив ее руками и ногами, будто ленивец. Вот теперь она высоко залезла, вот теперь если упадет – точно шею сломает, и Гарриет закрыла глаза, передохнула немного, прижавшись щекой к шершавому железу.

Гарриет медленно открыла глаза, села, держась за перекладину. Ну и высоко же она забралась! Помнится, вот так она и сидела, верхом на ветке – шорты грязные, ноги в муравьиных укусах, – когда как-то раз залезла на дерево и не смогла слезть. Это было летом, после первого класса. Она тогда сбежала – из летней библейской школы, что ли? Сбежала и бесстрашно вскарабкалась на дерево, “что твоя белка!”, воскликнул старик, который услышал, как Гарриет, сгорая со стыда, тихонечко зовет с высоты на помощь.

Гарриет медленно встала, хватаясь за перекладину, коленки у нее тряслись. Уцепившись за балку над головой, перехватывая ее руками, она медленно пошла по перекладине. Старика того она до сих пор помнила – горбатый, лицо плоское, покрытое полопавшимися сосудами, помнила, как он, вскинув голову, пытался разглядеть ее в густой листве. “Ты чья ж будешь?” – хрипло крикнул он ей. Он жил возле баптистской церкви, этот старик, в сером доме с лепниной, жил там совсем один. Теперь уж он давно умер, а от пеканового дерева у него во дворе остался один пенек. Как же он испугался, заслышав ее очень сдержанные крики (“Помогите… Помогите…”), которые неслись будто бы из ниоткуда, как заозирался, завертел головой, словно призрак его по плечу похлопал!