Дэвид Митчелл - Простые смертные

– А как насчет призыва «Не кормите диких животных»?

– Но мы ведь не закармливаем их фруктовыми батончиками, мам! – возмутилась Аоифе.

– А уж раз им грозит вымирание, – прибавил я, – они просто обязаны употребить в пищу весь витамин C, какой только смогут раздобыть.

Я бросил абрикос вниз, и тот упал совсем рядом с квоккой. Зверек не стал раздумывать – подошел, понюхал, слопал и, задрав голову, вопросительно посмотрел на нас.

– «Пожалуйста, сэр, – сказала Аоифе дрожащим голосом, подражая Оливеру Твисту в работном доме, – можно мне еще немножко?» Какой он сообразительный , правда? Я непременно должна его сфотографировать!

– Только не подходи слишком близко, милая, – сказала ей мать. – Это все-таки дикое животное.

– Да-да, я поняла. – И Аоифе стала спускаться вниз, держа в руке телефон.

– Какой замечательный воспитанный ребенок! – тихонько сказал я Холли.

Она только взглянула на меня, и я увидел в ее глазах и в морщинках вокруг них столько яркой, напряженной жизни, что сразу подумал: если бы эта женщина не писала книги о каких-то ангельских существах для своих легковерных, разочарованных в жизни читательниц, мы с ней могли бы стать друзьями. Я догадывался, и не без оснований, что Холли Сайкс знает, что у меня две дочери и о моем разводе: бывший «анфан террибль британской словесности», может, и недостаточно знаменит, чтобы его книги пользовались повышенным спросом, но огромное интервью с Зои под названием «I Will Survive» [200] «Я выживу» (англ.) – название известной песни в исполнении Уитни Хьюстон. , опубликованное в «Sunday Telegraph», подарило миру весьма однобокую версию наших семейных бед. Мы с Холли смотрели, как Аоифе кормит квокку, и выбеленные солнцем склоны Роттнеста звенели вокруг нас, жужжали, свистели от неумолчных звуков, издаваемых насекомыми. В пыли проползла какая-то ящерица и…

Ощущение, что за мной наблюдают, вернулось и стало еще сильнее. Мы явно были здесь не одни. Тут было множество каких-то других существ. И совсем близко. Я мог бы в этом поклясться.

Дерево акации, какие-то жесткие заросли то ли кустарника, то ли травы, больше похожей на проволоку, здоровенный валун размером с садовый сарай… Никого.

– Вы тоже их чувствуете? – Холли Сайкс наблюдала за мной. – Здесь дворец эхо, вот в этом самом месте…

Если я скажу «да», то мне придется сказать «да» и всему ее рассыпающемуся, как хлопья, непознаваемому, выдуманному миру. Сказав «да», я уже не смогу отказаться от исцеления с помощью магического кристалла, от регрессионной психотерапии, от существования Атлантиды, от рэйки и от гомеопатии? Проблема в том, что она права. Я действительно их чувствую. Это место является… Ну-с, каким словом вы сумеете заменить слово «обитель призраков», господин писатель? В горле у меня пересохло, но моя бутылка с водой была пуста.

Внизу о скалы бились голубые волны. Эти несильные глухие удары слышались примерно каждую секунду. Дальше в море играли волны повыше.

– Их привезли сюда в цепях, – вдруг сказала Холли Сайкс.

– Кого?

– Людей из племени Нунгар. «Водьемап» – так они называли этот остров. То есть «место по ту сторону воды». – Холли почему-то принюхалась. – С точки зрения нунгар, землей владеть нельзя. Как нельзя владеть, скажем, тем или иным временем года или самим годом. То, что дает земля, люди должны делить между собой.

Голос Холли Сайкс постепенно становился все более монотонным и каким-то тусклым, невыразительным, запинающимся – такое ощущение, словно она синхронно переводила некий заковыристый текст. Или, может, пыталась расслышать какой-то один голос в огромной ревущей толпе.

– Пришли джанга . Мы решили, что это вернувшиеся назад мертвецы. Они забыли, как разговаривать по-человечески, пока были мертвыми, и теперь разговаривали как птицы. Но сперва они пришли не все, а лишь немного. Их каноэ были огромными, как холмы, но внутри пустыми, и походили на большие плавучие дома, в которых много-много комнат. Потом приплыли и их суда, все больше и больше, и каждый корабль исторгал толпы джанга . Они ставили ограды, чертили карты, привезли сюда овец, выкопали шахты и стали добывать металлы. Они стреляли в наших животных, но если мы убивали их животных, они начинали охотиться на нас, как на хищников, как на преступников, и забирали наших женщин…

Это представление могло бы показаться занятным или даже смешным, но я находился рядом с ней и видел, как болезненно пульсирует жилка у нее на виске, и я совсем растерялся, не зная, что и думать.

– Это что, сюжет книги, над которой вы сейчас работаете, Холли?

– Слишком поздно мы поняли, что джанга – это не умершие нунгар, которые восстали из могилы; джанга были Белыми Людьми… – Теперь голос Холли звучал совсем невнятно. Некоторые слова вообще были не слышны и как бы выпадали из речи. – А Белый Человек превратил Водьемап в тюрьму для нунгар. За то, что мы жгли кустарник, как делали это всегда, Белый Человек на корабле привез нас на Водьемап. За то, что мы сражались с Белым Человеком, Белый Человек привез нас на Водьемап. Цепи. Тюремные камеры. Ледяной карцер. Раскаленный карцер. Годы. Удары кнута. Работа. Но хуже всего то, что наши души не могут пересечь море. Так что когда тюремная лодка увозила нас из Фримантла, наша душа отрывалась от тела. Такая гнусная шутка. И, попав на Водьемап, мы, нунгар, мерли, как мухи.

Теперь я уже угадывал только одно слово из четырех. Зрачки у Холли Сайкс съежились и превратились в крошечные точки. И это, безусловно, никак нельзя было назвать нормальным.

– Холли?

Что следует делать в таких случаях? Как оказать ей первую помощь? Она, похоже, ничего перед собой не видела. Потом она снова заговорила, но английских слов было мало: я уловил только слова «священник», «ружье», «виселица» и «плыть». Знание языков аборигенов у меня было нулевое, а то, что с таким трудом срывалось с уст Холли Сайкс, черт возьми, явно не имело никакого отношения ни к французскому, ни к немецкому, ни к испанскому, ни даже к латыни. Вдруг голова Холли Сайкс резко дернулась назад и ударилась о стену маяка, и в мозгу у меня вспыхнуло слово эпилепсия . Я крепко схватил ее за голову, чтобы, если она вновь попытается ее разбить о стену, пострадала только моя рука. Затем я выпрямился, прижимая ее голову к своей груди, и заорал: «Аоифе!»

Девушка появилась из-за дерева почти мгновенно, испуганный квокка бросился наутек, а я снова крикнул:

– Аоифе, у твоей мамы какой-то приступ!

В одну секунду – сердце мое так билось, что я почти ничего не слышал, – Аоифе Брубек оказалась рядом со мной и, взяв в ладони лицо матери, резким тоном приказала:

– Мам! Немедленно прекрати это! Вернись назад! Мам, ты меня слышишь?