Джесси Бёртон - Миниатюрист

– Мы были еще совсем маленькие, – говорит Марин ни с того ни с сего.

– Что?

– А, неважно.

Нелла вспоминает, как Йохан и Марин дрались в прихожей. Лживые брат и сестра, кормящие друг друга собственными версиями событий, заталкивающие эту ложь друг другу в глотку. «Тебе просто надо было удачно выйти замуж… желательно за богатого… но тебя даже на это не хватило». Почему она спустила ему откровенное вранье, прекрасно зная о его роли в той истории? Зачем нужна правда, которую ты держишь при себе? Все удовольствие от этого рано или поздно протухнет.

– Знаешь, что любит повторять Йохан? – обращается к ней Марин. – «Свобода – что может быть лучше!» – Она разражается смехом, полным презрения. – «Марин, будь свободна! Прутья в клетке – дело твоих рук». Приятно называть себя свободным, зная, что кто-то другой должен будет заплатить за это. Раньше я таких вещей не понимала.

Она убирает руки с живота.

В паузе слышно, как ветер завывает за окном. Нелла подбрасывает в огонь торфа. В отсутствие Отто это ее забота. Она уже привыкла. Откинувшись на спинку стула, она глядит на пламя.

– Вы часто его… навещали? – спрашивает она.

– Разве это было возможно? – Марин смотрит на нее округлившимися глазами.

– Вы… занимались этим, чтобы почувствовать себя свободной?

Марин смотрит на нее долгим взглядом.

– Ты ничего не понимаешь, Петронелла. Ты правда ничего не понимаешь.

Потеряв терпение, Нелла привстает, чтобы потрогать ее живот, но Марин резко подается от нее, точно от раскаленной головешки.

– Он вас по крайней мере любит? – спрашивает Нелла.

Марин отталкивает ее руку.

– Замолчи. Не знаю. Откуда мне знать?

Нелла снова садится, обе молчат. Марин, похоже, вот-вот расплачется, и Нелла протягивает руку, чтобы ее успокоить. Но это неверное решение. Лицо золовки каменеет, челюсти сжимаются, а остекленевший взгляд упирается в камин.

– Ты правда ничего не понимаешь, – повторяет она.

На следующий день уже Марин сидит у окна в комнате Неллы. Она все время ерзает, никак не может обрести покой.

– Тебе бы так. – Она выглядывает что-то за окном. Или кого-то. Может быть, Ганса Меерманса, решившего наведаться под предлогом того, что не решены проблемы с сахаром? – Я как будто постоянно таскаю полную кошелку рыбы.

У нее на коленях лежит раскрытый томик. «Дурочка» Хуфта, ее любимая книжка.

– Отсюда лучше вид, – говорит она после паузы. – Из моего окна ничего толком не видно.

– Марин, что мы будем делать с сахаром?

– Я уже говорила. Слишком поздно. – Она вздыхает, опустив взгляд в книгу. – Петронелла, я хорошо знаю Ганса Меерманса. Он не позволит Лийк… а сама она ни на что не решится.

– Но ведь Йохан…

– С ним все будет в порядке, – успокаивает Марин. – Он кого хочешь уболтает. Как только выйдет из этого состояния, пойдет на склад и все уладит.

– Ничего он не уладит. Он не в себе.

Образ брата-ловкача не очень-то вяжется с замкнутым человеком, проводящим чуть не целый день в постели, и Марин это хорошо понимает.

– Я думала, вы сделаете все, чтобы защитить Йохана. А Джек? Почему мы не разыскиваем его?

Марин закрывает глаза.

– По-твоему, Петронелла, я должна в моем положении шататься по улицам?

– А если бы я пошла?

Осуждающий взгляд.

– Твоя мать мне бы этого никогда не простила.

– Можно подумать, вам есть до нее дело.

Вздох.

– Сейчас у меня ко всем матерям особое отношение.

Неллу мучает все та же проблема.

– Нам нужна повивальная бабка.

– Нет, – отрезает Марин. – Ни в коем случае.

– Есть закон. Роды должна принимать…

– И что?

– Они в этом разбираются.

– Ты же принимала роды?

– Да, но…

– А что еще говорит закон? Повивальная бабка должна выяснить, кто отец ребенка.

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно. Короче, с этим, как и со всем остальным, я справлюсь одна.

Через неделю, четвертого февраля, Нелле исполняется девятнадцать. Более безрадостного дня рождения у нее еще не было. Никто не знает, а если б и знали, никому до этого не было бы дела. Она стащила пирог из буфетной, полагая, что он с яблоками, а он оказался рыбный. Ей хочется плакать от этого унижения: в свой день рождения вместо марципана набивать рот банальным да еще и холодным пирогом с треской и селедкой!

Она поднимается в спальню золовки. Марин крепко спит, такая огромная виолончель под одеялом. Бледное, измученное от слез лицо. С каждым днем она все разрастается под своими юбками, в то время как ее брат как будто съеживается.

Стоя у окна, Нелла старается отвлечься от рыбного привкуса во рту. Хотя вид отсюда и правда не так хорош, как из прежней комнаты Марин, все же можно разглядеть канал, где подтаявший и уже раскалывающийся лед образует темные водяные прогалины, а отдельные куски льда перемещаются, как тарелки с десертом по столешнице.

Сердце ее гложет тоска, и ей вдруг приходит в голову, что было бы хорошо, если бы сегодня ей исполнялось восемь, как легко и беззаботно она чувствовала бы себя. Она оборачивается. Марин уже сидит на кровати, подхватив снизу растущий глобус. Нелла переводит взгляд на лампу-птицу с женским телом, и ей хочется улететь.

Вдруг со стороны набережной раздается характерный лязг. Глянув вниз, Нелла различает красные ленты и поблескивающие ножны, а через минуту начинают барабанить в дверь.

– Кто это? – пугается Марин, защищая живот.

Нелла опрометью выскакивает из комнаты, сбегает по лестнице и в ужасе останавливается перед дверью.

– Здесь живет Йохан Брандт? – раздается грозный голос. У человека, стоящего на пороге, гаагский акцент, и слоги он произносит отрывисто, не по-амстердамски.

– А в чем дело? – спрашивает Нелла. Во рту вата, в животе все переворачивается.

Патрульный сверлит ее взглядом. Высокий, ровесник Йохана, только безволосый, если не считать нелепой бороды, разделенной на несколько частей на старый манер.

– Где он?

– В отъезде. – Эта ложь вырывается у Неллы вместе с выдохом.

Гражданских патрульных пятеро, и их общая уверенность в себе ее подавляет. Металлические эполеты и медали сверкают, а отглаженные красные ленты, символизирующие их принадлежность к этой местности, поглощают свет. Мощногрудые, откормленные, они наваливаются на нее всей своей массой.

– Приведи его, – приказывает мужчина. – Мы знаем, что он здесь. Не пытайся с нами шутки шутить.

– Он уехал. – Язык у нее словно разбух, и глотать стало трудно.

– Девушка, ну-ка приведи сюда своего хозяина, – обращается другой к Корнелии, вынырнувшей из темноты. Но та застыла на месте. Патрульный берется за рукоять сабли. – Ты меня слышала? – рычит он. Корнелия бросает взгляд на молодую хозяйку, не в силах скрыть обуявшего ее страха. – Или мы и тебя заберем и бросим в «Спинхуйс» [9], чтобы тебя там научили слушаться.