Эндрю Миллер - Чистота

– В таком случае, – говорит Жан-Батист, – может, ты доставишь сюда все необходимое?

– Не открыть ли мне особый счет? – спрашивает Арман, без заметных усилий вернувшись к своей роли Скарамуша [11], Арлекина, эльфа. – Льготные цены? Скидки?

– Если месье Сен-Меар не возражает, – быстро встревает Лекёр, – я могу его сопровождать.

Арман кланяется, как бы приглашая Лекёра с собой. Лекёр отвечает поклоном.

– Что наш больной? – спрашивает Жан-Батист. – Как он сегодня себя чувствует?

– Блок? Ха! За ним теперь присматривает его ангел-хранитель, – отвечает Лекёр.

– Умер, что ли? – спрашивает Жан-Батист, но его голова все еще забита рабочими и их невероятными идеями.

– Это я о Жанне, – объясняет Лекёр. – Она ухаживает за ним. Так что беспокоиться не стоит. Он всех нас переживет.

Судя по звону колоколов церкви Святого Евстафия и беспокойным стрелкам собственных часов инженера, прошло уже два часа, но Лекёр и Арман возвращаются на кладбище только сейчас. Жан-Батист уже не раз проклинал себя за глупость: разрешить этой парочке уйти вместе, хотя он не уверен, что был в состоянии их остановить, что у него для этого достаточно власти, что у него есть у него право и необходимая сила характера.

То, что оба пьяны, заметно даже с расстояния в нескольких десятков метров, однако они умудряются идти, не спотыкаясь, и коробка в руках Лекёра свидетельствует о том, что они не забыли о первоначальной цели похода.

– Ты стену видел? – шепчет, качнувшись, Лекёр, и его губы оказываются так близко к щеке инженера, что это похоже на поцелуй. – Сен-Меар говорит, что он его знает. Этого Кайло. С виду человек, которого ни за что не заподозришь в радикализме. Этакий скромняга. Но внутри, внутри холоден как лед. Прикончит и глазом не моргнет. Сен-Меар называет его народным мстителем. В этом есть нечто прекрасное, правда?

– Принес трубки? – спрашивает Жан-Батист.

– Скупил все, что было. Очистил весь магазин. Осталось несколько лишних, так что, может, возьмешь одну себе, а? Хочешь, я тебе выберу?

Рассмеявшись, Лекёр начинает копаться в коробке и при этом впервые за прошедшие дни выглядит счастливым, просто счастливым.

Когда наконец горняки выходят на работу и вновь начинают раскапывать общую могилу, в зубах у каждого глиняный мундштук, который, похоже, никак не влияет на их способность копать, собирать и укладывать. Лекёр стоит в опасной близости к краю ямы. По его виду можно подумать, что он то впадает в сон, то опять просыпается. Подходят врачи. Гильотен останавливается рядом с Жан-Батистом и, понаблюдав некоторое время за работой, спрашивает:

– Вы видели, что написано на стене?

Жан-Батист кивает.

– В действие пришли некие силы, – говорит Гильотен, – однако наши господа предпочитают их не замечать – на свою же голову.

Жан-Батист оборачивается к нему – мягкие карие глаза на крупном румяном лице. Принадлежит ли Гильотен к партии будущего? Знает ли он, вместе с Лисом, Цветком, де Бержераком и Арманом, какие следует делать выводы? Секунду они глядят друг на друга, пока их внимание не отвлекает звук удара о дерево, что-то раскалывается под лопатой, и они оба переводят взгляд в яму.

Инженер опускается на корточки.

– Гроб? – кричит он вниз. Вместо ответа горняк, глядя вверх, вынимает изо рта трубку.

Гроб выкапывают, кладут в люльку, поднимают и ставят на землю.

– Полагаю, его следует открыть, – тихо произносит Жан-Батист, словно обращаясь к самому себе, и смотрит на ближайшего рабочего. Это Гвидо Брэн. А если не Брэн, то кто-то похожий. Кто-то по фамилии Агаст. Энгельберт Агаст? Рабочий поддевает лопатой крышку гроба, нажимает, потом еще, и наконец с негромким треском крышка поддается, и в одно мгновение гроб почти целиком разваливается. Внутри лежит скелет, человеческие останки, кости, скрепленные клочьями сухожилий. Пряди жестких черных волос, подобно черной траве, виднеются по бокам черепа. Торчат несколько крупных коричневых зубов.

Проснувшийся и сразу протрезвевший Лекёр осеняет себя крестным знамением, а следом за ним и некоторые рабочие.

– Чтобы получить хорошие кости, – говорит доктор Туре, – чтобы их как следует отделить от прочего и делать с ними то, что требуется, их надо сварить.

– Сварить труп? – недоумевает Жан-Батист.

– Это совершенно обычная процедура, – успокаивает его Гильотен. – В ней нет ничего непотребного. Вам нужно поговорить с пономарем. Люди такого рода владеют этим особым искусством.

В другом гробу, поднятом на поверхность, лежат вперемешку совсем голые кости, так что если его поднять и потрясти, он будет звенеть, как детская погремушка. Зато следующий, не считая горсти пыли, совершенно пустой.

– По крайней мере, – говорит Гильотен, обведя взглядом компанию, – одному удалось удрать. Факт, вселяющий надежду.

По-видимому, своими последними словами доктор хотел разрядить обстановку, но рабочие смотрят на него с каменным выражением лица, и только Лекёр, мужественно сохраняя хорошие манеры, ухитряется улыбнуться в ответ.

Возникает новая система, новый порядок работ. Остатки гробов сжигаются на костре, и в его пламени можно порой заметить жутковато-причудливые оттенки. Трупы же, все еще упрямо скрепленные связками и жилами, отправляются в склепы галерей, где, начиная с середины дня, Манетти с одним из помощников-горняков складывает их в тачку и катит к тому месту, где установлен котел, медный чан, которым пользуются вот уже сотню лет, дабы завершить дело, начатое кладбищенской землей. Чан был вытащен на свет божий после долгого простоя в углу кладбища.

Поначалу в действиях тех, кто в яме, и тех, кто вскрывает гробы наверху, ощущается напряжение, все они явно приготовились к чему-то ужасному, к чему-то, что вот-вот обретет свободу и неожиданно посмотрит на них из деревянного ящика. Вместе с бутылкой коньяка по рукам ходит и банка с табаком. Слава богу, этого достаточно, чтобы шахтеры продолжали свое дело. И к концу дня, когда при свете костра наверх поднимается последний гроб, всё, как ни странно, кажется терпимым, словно работа, несмотря на некоторые особенности, – это, в конце концов, просто работа. То, на что мы идем ради возможного вознаграждения. То, что делаем по известной причине: человеческую неугомонность должно запрячь и направить к определенной цели, иначе она пожрет самое себя.

Жан-Батист ужинает с Моннарами. Нельзя же избегать их вечно. Сидит рядом с ними – с мадам и месье – и, набив рот, жует мясо с красной фасолью. Небольшой огонь в камине горит веселее обычного: инженер организовал доставку дров из большого кладбищенского запаса. Язычки пламени дрожат на полированной поверхности фортепьянной ножки. Отсутствие Зигетты не обсуждается, хотя ее мать временами посматривает на незанятый стул и на выложенный, но не использованный столовый прибор.