Эндрю Миллер - Чистота

Но перед Бубоном надо поесть. Невозможно пройти по рынку ранним утром и не остановиться, чтобы заморить червячка. Сам воздух – воздух, несмотря ни на что, – того требует. Поэтому она останавливается у лавки мадам Форж (той самой, что красит свои волосы в цвет половой тряпки мясника), покупает небольшую булочку, теплую, как кровь, и на ходу отщипывает кусочки корки. В этот утренний час ее почти не замечают и редко оскорбляют. Даже пьянчужка Мерда со слипшимися глазами, который сидит на ступеньке и ест луковицу, глядит на нее совершенно спокойно. Чтобы сэкономить несколько минут, она сокращает путь через рыбные ряды и видит, как старый настоятель в синих очках спорит с торговкой о цене за голову трески. Мать торговки отдала бы бедному настоятелю эту голову даром, а уж бабушка тем более. Но времена изменились. Теперь нет нужды трепетать перед попами. Рай и ад, ангелы и дьяволы – нынче многие насмехаются над такими вещами. И не только умники из кафе де Фуа или Прокоп. Многие простые люди говорят то же самое. Такие, как торговка рыбой, наверное. Или как она сама.

Она выходит за настоятелем из рыбных рядов, теряет его из виду в толпе, что начала образовываться в начале дня, движется в сторону Рю-де-ля-Фромажери, пересекает южную оконечность рынка и доходит до Рю-о-Фэр. Над стенами кладбища – как всегда в эти дни, в эти дни и ночи, – виднеются струйки дыма от костров. Но в это утро можно заметить еще кое-что, кое-что новое. Черные буквы на стене. Огромные, неровные, мимо которых не пройдешь. Они тянутся от самых дверей почти до Рю-де-ля-Ленжери: «Толстяк-король и шлюха-королева, берегитесь! Кайло копает такую яму, что в ней можно похоронить весь Версаль!»

Посреди улицы с полдюжины мужчин и женщин смотрят, обсуждают, пытаются понять, что там написано. Они уже разобрали слова «король» и «королева», «шлюха» и «Версаль». Остальные слова не столь очевидны. Элоиза, конечно, могла бы им подсказать, но они не захотят слушать ее – такую женщину.

Толпа расходится (все еще споря), и Элоиза тоже собирается продолжить путь (ей не хочется, чтобы Бубон волновался, а он обязательно разволнуется), но вдруг, свернув с Рю-де-ля-Ленжери, она видит молодого инженера, того самого, кто тогда, в тумане, назвал себя именем, нацарапанным сейчас на стене. Того, кто дотронулся до ее лица. Он тоже видит ее, а потом, секундой позже, замечает и черные буквы, читает надпись, застывает в напряжении и затем, покраснев, подходит к ней ближе со словами: «Я здесь ни при чем».

Она кивает, затем отламывает кусок булочки и протягивает ему. Он берет его, почти выхватывает, быстро сует в карман кафтана и спешит прочь.

Ему удается остаться с Арманом с глазу на глаз, когда оба сидят на корточках в арочном проходе в южные галереи, а над головой нависает забитая костями крыша. Органист растопыривает пальцы, чтобы доказать, что на них нет ни малейшего следа краски.

– Это Цветок или Лис, – говорит он. – В крайнем случае де Бержерак. Перестарались. Я с ними поговорю. Но, по-моему, ты должен быть польщен.

– Польщен ?

– Судя по всему, ты произвел на них сильное впечатление. Могу тебя заверить, они ни разу не написали обо мне ни одного слова, а я знаком с ними со времен Госпиталя подкидышей.

– Они были подкидышами?

– Были и остаются.

– Я не знал.

– Разумеется. Ты просто сразу их невзлюбил. Решил относиться с презрением.

– Но мне же здесь работать! Неужто для них это ничего не значит?

– А кто увидит связь? Полагаю, ты не говорил никому о своем nom de guerre? [10]

– Нет, естественно. Нет.

– Нет?

– Нет!

– В таком случае?..

– Я не хочу… не буду…

Запнувшись, инженер оглядывается, как будто среди могильных плит и кашицы из мелких камней может найти подсказку, чего он не хочет и чего не будет. Ему явно следовало принять побольше сиропа доктора Гильотена. Очередная бессонная ночь сделала его тупицей, и его мысли теперь разорваны клочками умственной пустыни. Неожиданно кажется, что рассудительность, связность суждений стали последними из тех достойных качеств, которых он вдруг может лишиться сегодня утром, днем или на следующей неделе. И эта странная, поразительная встреча с Австриячкой! Неужели она его ждала? Ждала, чтобы дать кусок своей булочки? Зачем это ей понадобилось?

– Твои политические взгляды, – говорит Арман, который, судя по всему, уже некоторое время рассуждает на эту тему, – отличаются отсутствием выводов. К несчастью, это не редкость.

– Что именно?

– Ты прекрасно видишь, каково положение дел. Ты читаешь и рассуждаешь, однако отказываешься сделать очевидные выводы.

– И каковы же эти выводы?

– Таковы, что люди, гораздо менее одаренные, к ним уже пришли. Люди вроде Цветка, Лиса и де Бержерака.

– Выходит, моя проблема в том, что я знаю, как зовут моих родителей.

– Тебя возмутило то, что надпись на стене может отразиться на твоей карьере. Ты абсолютный эгоист. Ты считаешь себя человеком с возвышенными помыслами, либеральными идеями, но твой истинный идеал – собственное тщеславие.

– А ты что же – от тщеславия совсем отказался? А как же орган в церкви Святого Евстафия?

– Но я способен видеть что-то еще, а не только лелеять свое тщеславие. Мне его недостаточно. Вот и вся разница между нами.

Они с раздражением отворачиваются друг от друга. Жан-Батист, плотно прижав к себе скрещенные на груди руки, глядит за черные камни аркады туда, где по кладбищенской траве к нему идет Лекёр. Нервная походка на плохо гнущихся ногах, тело, склоненное вперед, лицо под тенью шляпы…

– Бунт, – говорит он, входя прыгающим шагом под арку и не утруждая себя любезностями. – Рабочие взбунтовались!

Судя по всему, он испытывает огромное удовольствие от вида потрясенных лиц инженера и органиста.

– Вероятно, – добавляет он, – сказать, что это бунт, не совсем правильно, пока еще не бунт. Но они недовольны. Очень недовольны. И отказываются работать.

– Причина?

– Им нужны трубки.

– Трубки?

– Табачные трубки. Не желают без них копать. Они убеждены, что табак помогает от заразы.

– Какой заразы?

– Из могил, конечно.

– Они хотят курить?

– Прямо-таки требуют. Все как один. И даже не пытайся найти того, кому первому это взбрело в голову. Просто в одно прекрасное утро они все просыпаются с одной и той же мыслью. Такие идеи могут даже порождаться самим организмом.

Арман смеется.

– Это скорее хорошо, чем плохо. Удовлетворить такое требование можно без особых затрат. И если ты исполнишь их просьбу, они станут хорошо к тебе относиться. И успокоятся.

Так, беседуя, все трое выходят из галереи. На них глядят шахтеры, сгрудившиеся у большого костра.

– На Рю-оз-Ур есть лавка, – продолжает Арман, – та, что напротив кучерской конторы. В ней продается несколько сотен трубок. А табаку хватит на весь королевский флот. Рекомендую.