Array Коллектив авторов - Много добра, мало зла. Китайская проза конца ХХ – начала ХХI века

– Почки с дерева повкусней коры, я их соберу и пожарю тебе с яйцом.

Она понимала, что уши сына глухи к ее словам, но и разочаровавшись, продолжала надеяться. Ребенок не хотел брать палку и тянулся ртом к коре. Пришлось взять его на руки и отнести подальше от дерева. Мальчик рос очень быстро, в шесть лет уже доставал до плеча матери. Когда она держала его на руках, казалось, что это мать повисла на теле ребенка, он изо всез сил сопротивлялся и даже потащил мать за собой по земле.

Аймо спокойно наблюдал эту сцену, пока Кайхуа не оказалась на земле, а зубы Дуаньдуаня вновь впились в древесную кору. Увиденное его слегка ошарашило. Когда Кайхуа шмякнулась на землю, а ее грудь всколыхнулась, учитель опешил. Подобно тому, как высохшие ветки мечтают покрыться свежими почками при дуновении весеннего ветерка, колыхание пышной женской груди заставило тревожно затрепетать сердце шестидесятилетнего учителя, он на миг растерялся и невольно уставился на Кайхуа. Измученная женщина хотела посидеть немного на земле и отдышаться, но, заметив учителя Аймо, застеснялась своего глупого вида и вскочила на ноги. Растрепанные длинные волосы упали на лоб, как ветви плакучей ивы, она быстрым движением убрала их за уши. Женщины всегда очень озабочены тем, как выглядят в глазах мужчин. Даже если перед ними слепой, все равно стараются выглядеть очаровательными. Перед Кайхуа стоял вовсе не слепой, а мечта всех женщин деревни учитель Аймо, славившийся воспитанием и культурой, какой не могли похвастать остальные мужчины. Молодой женщине тем более хотелось выглядеть хорошенькой. Не успели страстные желания дать побеги, как были пресечены в корне: между ними стоял жующий кору Дуаньдуань.

– Возишься с ребенком? – спросил учитель.

Кайхуа покачала головой, она выглядела смущенной. Не успела пригладить волосы и приосаниться, как на нее написал сын, сердце ее сжалось, а на глаза навернулись слезы.

– Я… твоему Дуаньдуаню в этом году шесть лет, я хотел сказать, что ему надо в школу, – учитель перевел взгляд на мальчика, который жевал и проглатывал кору.

К этому времени эротические флюиды, что возникли было между взрослыми, улетучились, осталась лишь суровая реальность.

Кайхуа казалось, что Дуаньдуань не грызет древесную кору, а гложет ее сердце, в груди будто что-то разрывалось.

Учитель подошел к ребенку:

– Дуаньдуань, тебе надо идти в школу.

Тот и бровью не повел, продолжая заниматься своим делом. Аймо поднял его и понес к дому, но не смог войти внутрь – мешала веревка, которой мальчик был привязан к столь обожаемому им дереву цедрелы. Дуаньдуань вдруг издал пронзительный вопль, подобный громкому гудку тепловоза. Немолодой уже учитель чуть не оглох, в ушах зазвенело, пришлось поставить ребенка на землю. Тот вновь упрямо направился к дереву и принялся наслаждаться любимой корой.

Увидев, что учитель испачкался в грязи, Кайхуа виновато сказала:

– Посмотрите, вы весь в земле.

– Если он так себя ведет, то надо бы его привязать подальше от дерева.

– Ничего не поделаешь, днем он еще и на стену бросается, его еще угораздит в стену головой биться. Погрызет кору и только зубы испортит, а если на стену кинется, то бог знает что выйдет.

Учитель тяжело вздохнул:

– Я слыхал, что эта болезнь, аутизм, случается у городских детей, как же получилось, что беда случилась с Дуаньдуанем из деревни!

– Это рок.

– Как ты думаешь, он сможет учиться?

– Вы же видите, какой он…

Аймо сделал глубокий вдох и изрек:

– Может статься, что, начав учиться, он избавится от этих вредных привычек.

– Он доставит вам столько хлопот.

– Ну, хлопоты хлопотами, а учить его все равно надо. Я всех в нашей деревне учил, а его не смогу что ли? Приводи его завтра в школу, – Аймо не сказал, что школа уже опустела и Дуаньдуань будет единственным учеником.

Учитель ушел, чтобы навести порядок в школе. Он уже убирал вчера днем, после того как от него ушли последние ученики. Тогда он не столько хотел подмести вокруг школы, сколько прогнать из сердца печаль и уныние. Но теперь у него опять появился ученик, уборка помогла бы ему привести в порядок мысли, успокоить бьющееся сердце. Настроение радостного нетерпения овладевало им накануне каждой четверти, все радовало глаз и услаждало уши, в животе ощущался приятный холодок. Каждый раз после уборки учитель Аймо вставал у доски и репетировал начало урока, он выступал и в роли актера, и в роли публики. Игра на этой сцене полностью захватывала его, когда радостное опьянение проходило, он ощущал прилив энергии во всем теле, мускулы и нервы были напряжены. В таком приподнятом настроении он возвращался домой, с нетерпением ожидая, как затащит матушку-наставницу в постель, чтобы со всей страстью предаться с ней любви. Жена понимала, что для него это часть ритуала начала четверти, и всегда была готова посодействовать. За день до начала уроков она планировала свои дела так, чтобы к моменту, когда возбужденный учитель Аймо вернется домой, не быть ничем занятой. Более того, по молодости она могла так подгадать, чтобы самой быть уже достаточно разогретой к его приходу.

За всю жизнь Аймо столько раз начинал новую четверть, и у семейной пары только два раз случались накладки. В первый раз, когда он пришел домой, жена как раз насыпала рис в кастрюлю, к концу любовного акта белый рис превратился в черный, а по всей деревне разнесся запах пригоревшей пищи. В другой раз вернувшийся домой учитель застал жену наливающей в сковороду масло, дело чуть не обернулось бедой. Когда супруги занимались любовью, то увидели огонь, ползущий по стене. Приятное занятие пришлось прервать, дом чуть не сгорел, да и хозяева могли бы погибнуть, мысль об этом вызывала у них панический страх.

И все же эти два случая никак не изменили привычки учителя Аймо отмечать начало четверти любовными утехами, для него это была такая же насущная потребность, как трубка для курильщика опиума. Он становился буквально наэлектризованным, перед мысленным взором вставали картины, от которых его тело таяло в сладостной неге. Однако в этих воображаемых амурных баталиях участвовала вовсе не его жена. Деревенские женщины заглядывались на его нос, а он порой позволял односельчанкам стать участницами своих любовных фантазий. Когда женщины в открытую пялились на его нос, другие части его тела не могли не реагировать, но, как учитель, он должен был блюсти себя, и все его подвиги ограничивались воображением. Для него это было как приправа к хорошей еде, добавляло пикантности в его половую жизнь с матушкой-наставницей.

Но о себе начал заявлять возраст, возможности перестали отвечать желаниям. Теперь во время «церемонии начала четверти» он справлялся с задачей, распаляя себя необузданными фантазиями. А нашей матушке-наставнице казалось, что она от года к году высыхает, старея, она все чаще испытывала угрызения оттого, что уже не испытывает такого возбуждения от соитий с мужем, как прежде.