Виктория Хислоп - Остров

Именно в это время София решила окончательно стереть свое прошлое. Она избавилась от тех немногих вещиц, что остались от матери и тети и хранились в коробке в глубине одного из шкафов, и однажды днем, до того как дети вернулись из школы, стопка пожелтевших конвертов с греческими марками была сожжена в камине. Потом она вынула фотографию дяди и тети из рамки и спрятала за нее те несколько газетных вырезок, что кратко и немногословно описывали жизнь Киритсиса. Эти отчеты о самых счастливых днях супругов стояли теперь вместе с фотографией у кровати Софии – это было все, что осталось от ее прошлого.

Уничтожая материальные свидетельства своей истории, София пыталась сбросить со счетов прошлое, но страх его обнаружения постоянно грыз ее, как некая болезнь, и с годами чувство вины за то, как она обошлась с дядей и тетей, все усиливалось. Оно засело в глубине ее желудка, словно тяжелый камень, – это было сожаление, которое иной раз заставляло Софию ощущать себя физически больной, когда она думала о том, что исправить ничего нельзя. А теперь и ее собственное дитя покинуло дом, и София острее прежнего ощущала боль раскаяния, понимая, что причинила родным непростительные страдания.

У Маркуса хватало ума не задавать лишних вопросов, он уважал желание Софии избегать любых упоминаний о ее прошлом. Но дети росли, и их критская кровь проявлялась все отчетливее: у Алексис были прекрасные темные волосы, а у Ника – черные ресницы, эффектно обрамлявшие его глаза. София постоянно боялась того, что однажды ее дети могут узнать, какими людьми были их предки, и у нее все сжималось внутри. Но теперь, глядя на Алексис, София сожалела о том, что не была более открытой. Она видела, что дочь смотрит на нее изучающе, как будто никогда прежде ее не видела. И в том была только ее вина. София сама превратила себя в незнакомку для детей и мужа.

– Мне очень жаль, – сказала она дочери, – что я никогда раньше не говорила с тобой обо всем этом.

– Но чего ты стыдишься? – спросила, наклоняясь вперед, Алексис. – Это история твоей жизни, но ты-то сама никакой роли в этом не играла!

– Те люди были со мной одной крови и плоти, Алексис. Прокаженные, изменники, убийцы…

– Да ради бога, мама! Кое-кто из них был настоящим героем. Взять только твоих дядю и тетю – их любовь пережила все, а работа твоего дяди спасла сотни, если не тысячи человек. А твой дед? Каким примером мог бы он стать для сегодняшних людей! Никогда не жаловался, никогда ни от кого не отрекался, просто страдал молча.

– Да, но моя мать…

– Ну, я, конечно, рада, что она не была моей матерью, но я не стала бы так уж огульно ее осуждать. Да, она была слаба, но ведь в ней всегда жил бунтарский дух, разве не так? Похоже, ей куда труднее, чем Марии, удавалось делать все то, что она обязана была делать. Но она справлялась.

– Ты слишком снисходительна, Алексис. Анна безусловно была слабой, но разве ей не следовало сопротивляться природным инстинктам?

– Нам всем следует, мама, только не у каждого хватает на это сил. Ну а Маноли сумел воспользоваться ее слабостью насколько мог. Люди ведь всегда так поступают.

Наступила долгая пауза. София беспокойно теребила серьгу в ухе, как будто хотела еще что-то сказать, но не могла набраться храбрости.

– Но знаешь, кто вел себя хуже всех остальных? – произнесла она наконец. – Я. Я повернулась спиной к этим двум добрым, прекрасным людям. Они дали мне все, а я их отвергла.

Алексис была потрясена признанием матери.

– Я просто повернулась к ним спиной, – повторила София. – А теперь уже поздно сожалеть об этом.

Глаза Софии наполнились слезами. Алексис никогда в жизни не видела, чтобы ее мать плакала.

– Ты не должна быть слишком сурова к себе, – прошептала она, придвигая свой стул поближе и обнимая мать за плечи. – Если бы вы с папой обрушили на меня такое, когда мне было восемнадцать, я бы, наверное, поступила точно так же. Вполне понятно, что ты была разгневана и расстроена.

– Но я до сих пор чувствую себя виноватой, и это продолжается уже много лет, – тихо произнесла София.

– Ну, не думаю, что в этом есть смысл. Все в прошлом, мама, – прошептала Алексис, крепче обнимая мать. – Судя по тому, что я узнала о Марии, она, скорее всего, простила тебя. И вы ведь писали друг другу письма, так? Они приезжали на твою свадьбу. Уверена, Мария не затаила горечи, это не в ее натуре.

– Надеюсь, ты права, – ответила София приглушенным голосом, борясь со слезами. Она посмотрела вдаль, на маленький островок, и постепенно взяла себя в руки.

Фотини молча слушала разговор матери и дочери. Она видела, что Алексис пытается заставить Софию взглянуть на прошлое с новой точки зрения, и решила оставить их на какое-то время наедине.

Трагедия Вандулакисов, всем известная, до сих пор обсуждалась в Плаке, и маленькую девочку, потерявшую отца и мать, не забыли те, кто был свидетелем событий той памятной летней ночи. Кое-кто из этих людей до сих пор жил в деревне. Фотини отправилась в бар, перекинулась словечком с Герасимо, и тот сразу принялся энергично жестикулировать, что-то объясняя жене. Они готовы были бросить все дела и отправиться к Фотини – за баром пока мог присмотреть их сын.

Все трое поспешили к таверне.

Сначала София не узнала людей, вдруг появившихся за столиком по соседству с ней и Алексис, но вскоре поняла, что пожилой мужчина нем, и догадалась, кто он таков.

– Герасимо! – воскликнула София. – Я тебя вспомнила! Ты ведь работал в баре, когда я туда приходила?

Герасимо кивнул и улыбнулся. Немота Герасимо всегда очень интересовала маленькую Софию. Она помнила, что немножко побаивалась этого человека, но вспомнила и то, как ей нравился лимонад со льдом, который он готовил специально для нее, когда они с Марией заглядывали в бар, чтобы повидать дедушку.

Вспомнить Андриану Софии оказалось труднее. Теперь Андриана была полной и очень страдала от варикоза, из-за которого носила толстые вязаные чулки, но она напомнила Софии, что в те годы, когда та навещала Плаку, она была подростком. София смутно вспомнила красивую, но довольно апатичную девочку, обычно сидевшую на улице перед баром и болтавшую с подругами, в то время как поблизости бродили мальчишки, старавшиеся привлечь к себе внимание. Фотини снова принесла коричневый конверт с фотографиями, снимки в очередной раз раскидали по столу, и фамильное сходство между Софией, Алексис и их предками стало очевидным.

Таверна в тот вечер была закрыта, но пришел Маттеос, который должен был вскоре принять дело родителей. Он вырос настоящим гигантом, и они с Софией горячо обнялись.

– Как здорово снова тебя увидеть, София! – тепло сказал Маттеос. – Много времени прошло.