Виктория Хислоп - Остров

Маттеос начал накрывать длинный стол. Ждали еще одного гостя. Фотини днем позвонила своему брату Антонису, и к девяти вечера он приехал из Ситии. Он теперь был совсем седым и сутулым, но у него были все те же темные романтические глаза, которые много лет назад привлекли Анну. Он сел между Алексис и Софией и, утратив после нескольких порций спиртного застенчивость, перестал смущаться того, что ему приходится говорить по-английски после многолетнего перерыва.

– Твоя мать была самой прекрасной женщиной из всех, кого я знал, – сказал он Софии и добавил, словно спохватившись: – Кроме моей жены, конечно. – Антонис немного посидел молча, прежде чем снова заговорить. – Ее красота была и даром, и проклятием. Женщины вроде нее всегда притягивают к себе мужчин и заставляют их выходить за рамки. Но это вовсе не ее вина, ты ведь понимаешь.

Алексис наблюдала за лицом матери и видела, что та действительно поняла.

– Эфхаристо, – тихо произнесла София. – Спасибо.

Было уже далеко за полночь, и свечи почти догорели, когда наконец сидевшие за столом собрались расходиться. Всего через несколько часов Алексис и Софии нужно было отправляться в путь. Алексис намеревалась вернуться в Ханью и встретиться с Эдом, а ее мать хотела сесть на обратный паром в Пирей.

Алексис казалось, что с момента ее приезда сюда прошло много месяцев, хотя миновало всего несколько дней. А для Софии ее визит, пусть он и был мимолетным, имел неоценимое значение. Она обменялась со всеми объятиями, теплыми, как сам этот летний день, и пообещала вернуться на следующий год, чтобы побыть здесь подольше в более спокойной атмосфере.

Алексис отвезла мать в Ираклион, откуда София и должна была отправиться паромом в Афины. Всю дорогу они говорили без передышки. Высадив мать, которая собиралась провести день в городском музее, поскольку паром отходил только вечером, Алексис направилась в Ханью. Она наконец разгадала загадку прошлого, теперь ей следовало побеспокоиться о будущем.

Примерно три часа спустя Алексис добралась до своего отеля. Это была долгая поездка по жаре, и ей отчаянно хотелось чего-нибудь выпить, так что она перешла дорогу и заглянула в ближайший бар, выходящий окнами на берег. Там Алексис увидела Эда, сидевшего в одиночестве и смотревшего на море. Она тихо подошла к нему и села напротив. Скрип ножек ее стула вернул Эда к реальности, и он, слегка вздрогнув, повернул голову.

– Какого черта, где ты была?! – тут же закричал он.

После того сообщения, которое отправила ему Алексис четыре дня назад и в котором говорилось, что она задержится в Плаке на пару ночей, она ему не звонила. И ее мобильник был выключен.

– Послушай, – начала Алексис, понимая, что была не права, скрываясь от Эда, – мне действительно жаль. Все это очень важно для меня, и я как-то утратила чувство времени. Потом еще приехала мама, и…

– О чем ты говоришь? Куда приехала твоя мама? Так вы там устроили нечто вроде семейного воссоединения или что-то в этом роде и ты просто забыла мне об этом сообщить? Вот уж спасибо!

– Послушай, – снова начала Алексис, – это действительно очень важно…

– Да какого черта, Алексис! – саркастически выдохнул Эд. – Что вообще важнее? Удрать, чтобы повидаться с матерью, к которой ты можешь приходить каждую неделю дома, или провести отпуск со мной?

Эд и не ожидал ответа на этот вопрос. Он уже встал и, повернувшись к Алексис спиной, отправился к стойке бара, чтобы взять себе еще выпивки. Алексис видела весь его гнев и негодование, и пока Эд не вернулся обратно, она быстро поднялась и молча ускользнула. Ей понадобилось всего несколько минут, чтобы зайти в отель, сложить в сумку одежду, схватить с прикроватной тумбочки пару книг – и написать записку Эду.

Прости, что все так закончилось. Ты никогда не хотел слушать.

Она не добавила ни «любящая Алексис», ни «целую». Это был конец. Теперь Алексис могла признаться себе в этом. Никакой любви не осталось.

Вскоре Алексис уже ехала обратно в Ираклион. Было около четырех часов дня, а она собиралась добраться до города к семи, как раз вовремя, чтобы вернуть взятую напрокат машину и успеть на паром, отходивший в восемь вечера.

Проезжая по ровной дороге, повторявшей изгибы берега и позволявшей наслаждаться прекрасным видом моря, Алексис ощутила прилив настоящей эйфории. Слева от нее все было синим: лазурное море и сапфировое небо. И почему говорят: «Чтобы ты посинел», гадала Алексис. Это же такой прекрасный цвет! Ясное небо и сверкающая вода словно сливались с ее экстатическим чувством благополучия.

Окна машины были опущены, теплый ветер продувал все насквозь, волосы Алексис взлетали за спиной, как некая темная волна, и она громко и страстно распевала «Brown-Eyed Girl», почти не прислушиваясь к звукам кассеты, что крутилась в дешевом магнитофоне автомобиля. Эд ненавидел Вана Моррисона.

Это опьяняющее путешествие длилось чуть больше двух часов, и когда Алексис неслась вперед, выжимая скорость в страхе опоздать на паром, она совсем не чувствовала грусти расставания с Эдом.

Предельно быстро управившись с возвратом машины, Алексис купила билет на паром и взбежала по трапу. Алексис была прекрасно знакома вонь дыма, что приветствовала пассажиров, садившихся на любой греческий паром, но она знала: через час или два она к этому привыкнет. Машины еще продолжали въезжать на палубу, и погрузка товаров тоже не закончилась, все это сопровождалось громкими криками темноволосых мужчин, говоривших на языке, который, к стыду своему, Алексис до сих пор почти не знала. Но в данной ситуации это, пожалуй, и к лучшему. Она увидела дверь, на которой было написано: «Для пассажиров без машин», и с благодарностью скрылась за ней.

Где-то здесь, на пароме, Алексис должна была найти мать. На судне было два больших салона, один для курильщиков, второй, куда менее наполненный пассажирами, для некурящих. Во втором устроилась компания американских студентов, а в первом находились несколько больших семейных групп, возвращавшихся на материковую Грецию после отдыха на Крите. Греки были очень шумными, и казалось, что они ссорятся друг с другом, хотя на самом деле они, скорее всего, просто обсуждали, съесть им сэндвичи сейчас или немного позже. Алексис не обнаружила матери ни там ни там и потому поднялась на палубу.

В угасающем дневном свете Алексис увидела Софию вдали, ближе к носу парома. Она сидела в одиночестве, маленькая дорожная сумка стояла у ее ног. София смотрела на мигавшие вдали огни Ираклиона и на мощные, с арочными проемами стены арсенала – он был построен венецианцами. Крепость XVI века, охранявшая залив, выглядела так, словно ее возвели только вчера.