Маргарет Джордж - Последний танец Марии Стюарт

Страшась тайного самоуправства тех людей, в чьи руки вы предали меня, умоляю вас предупредить их намерения скрытно избавиться от меня без вашего ведома, не из-за боли, которую я готова претерпеть, но из-за клеветнических измышлений и слухов, которые они могут распространить после моей смерти. Поэтому я желаю, чтобы мои слуги были свидетелями моей кончины, моей веры в Спасителя и покорности Его церкви. Прошу об этом во имя Иисуса Христа и из уважения к нашему родству, ради короля Генриха VII, нашего общего прадеда, ради нашего общего достоинства и пола, к которому мы обе принадлежим».

Ее рука дрожала. Ей было ненавистно думать о том, как Елизавета держит письмо и читает его. В то же время она знала, что будет безутешна, если Елизавета никогда не увидит его. Она продолжила писать:

«Молю Господа милосердного и справедливого просветить вас в Святом Духе и оказать мне милость, чтобы я могла умереть в любви и смирении, как собираюсь сделать, простив мою смерть всем, кто послужил ее причиной или содействовал в этом; это будет моей последней молитвой.

Не обвиняйте меня в самонадеянности, если, покидая этот мир и готовясь к лучшему из миров, я напомню вам, что однажды вы тоже будете держать ответ за свои дела, как и все те, кто предшествовал вам, и что моя кровь и несчастья моей страны не останутся забытыми, по каковой причине с самых ранних проблесков нашего земного разумения мы должны предрасполагать дух к вещам вечным, по сравнению с вещами преходящими.

Ваша сестра и родственница, несправедливо заключенная,

Marie Royne».

Теперь все готово. Мария сложила лист бумаги и встала. Кровь болезненно пульсировала в ее висках. Она написала уже много, много страниц. Когда она посмотрела на стопку бумаги, то едва могла поверить этому.

У ее маленького алтаря по-прежнему мерцала свеча. Тусклый желтый свет омывал лицо Девы Марии, изображенное на дереве, которое служило главным предметом ее поклонения после того, как она убрала распятие из слоновой кости и закрепила образ на стене, где должен был находиться ее королевский герб. Когда Паулет неохотно признал, что не имеет права снять образ, она заверила его, что в любом случае предпочитала распятие.

Опустившись на колени перед Девой Марией, она закрыла глаза и почувствовала, как в ее душе наступает мир, более всеобъемлющий, чем покой, который приходит после завершения трудной работы. Она гадала о том, как это могло бы быть, представляя себя получающей смертный приговор в любое другое время ее жизни, когда кровь была еще горячей, а связь с землей казалась нерасторжимой.

Во Франции, когда все ее чувства тонули в красоте; в Шотландии, когда ее гордость и честолюбие столкнулись с бременем королевских обязанностей, и позднее, когда ее мужество противостояло угрозе предательства; в объятиях Босуэлла, когда она была одержима желанием и любовью, наполнявшими каждый аспект ее земного бытия… нет, ни в одном из этих мест и времен она не хотела расставаться с миром. Сначала мир был для нее садом, потом ареной, потом ложем удовольствий, и она испила эту чашу почти до дна. Теперь она отставила в сторону эликсир жизни, чтобы больше никогда не пробовать его.

Слова приходили к ней, словно таинство, латинские слова, которые она должна была записать как откровение, ниспосланное свыше. Она встала и вернулась к письменному столу.

– Свобода, свобода… расторгни мои оковы, – прошептала она.

Наступила полная тишина. Время перевалило за полночь.

«Сегодня восьмое декабря, – подумала она. – Мой сорок четвертый день рождения, последний на земле». Даже знание об этом было драгоценным даром.

На следующее утро Мария послала за Бальтазаром и попросила его прийти к ней. Старик, согнувшийся почти пополам, с трудом вошел в комнату, волоча ноги. Он тихо шаркал к ней по каменному полу.

– Друг мой, – сказала Мария. – Сегодня мой день рождения, и я хочу снова воспользоваться вашими услугами, как делала уже много лет.

Глаза Бальтазара были затянуты мутной пленкой, однако он встретился с ней взглядом и кивнул. Она догадывалась, что ночью он плакал.

– Вы сшили мне платье для первого причастия. И свадебное платье, когда я вышла замуж за Франциска. Вы изготовили платье, которое я надела на крещение Якова. Как думаете, вы еще можете сшить самое лучшее платье для меня?

Он покачал головой.

– Я плохо вижу, и у меня трясутся руки, так что я не могу ровно резать ткань.

– Другие помогут в этом. Я хочу, чтобы вы придумали фасон платья. Вы ведь можете представить его в завершенном виде?

– Да. Лучше, чем когда-либо.

– Тогда представьте: мне нужно платье, в котором я стану бессмертной. Платье, в котором я уйду из этого мира в вечность. Вы видите его?

– Да, мадам. – Он протер глаза. – Я вижу его мысленно.

– Что же вы видите?

– Красное платье… вернее, алое. Это цвет мученичества. Низкий воротник, длинная юбка. Да, я вижу его.

– Тогда снимите с меня мерку, мой верный слуга. И держите платье наготове для меня. Никому не рассказывайте о нем, кроме ваших помощников. Это будет наша тайна, пока не придет время.

Бальтазар ткнулся лицом в ладони и расплакался.

– Не надо, друг мой, – попросила она. – Я рада моему уходу. Когда я ходила на мои свадьбы и церемонии, это было лишь бледной тенью того, что мне предстоит: радость превыше всех радостей. Скажу вам по секрету: я уже чувствую это. Вечность для меня уже началась, и там царит неописуемый мир и блаженство.

Сорок четвертый день рождения Марии пришел и ушел; Рождество пришло и ушло – унылый маленький праздник. Все, кроме Марии, были глубоко подавлены и с трудом могли заниматься мелкими повседневными делами, а некоторые не могли найти выхода своему гневу. Лишь Мария как будто пребывала в своем недоступном мире, не обращая внимания на холод, темноту, сырость и бесконечные слухи, просачивавшиеся даже в строго охраняемую башню. По всему королевству ходили истории о ее побеге, о высадке испанских войск в Уэльсе и о новом «северном восстании». Появился даже очередной заговор против Елизаветы, некая попытка пропитать ядом ее седло и стремена.

Мария ежедневно готовилась к приходу чиновника с подписанным смертным приговором. Она думала о нем как о сопернике тайного убийцы, который мог нанести удар в любой момент и лишить ее смерть всякого смысла. Она была уверена, что самозваный палач прячется где-то в Фотерингее.