Маргарет Джордж - Последний танец Марии Стюарт

После болезни Елизаветы был выпущен очередной указ о казни Норфолка, который снова приостановили. Шрусбери молча протянул Марии копию записки с подписью Елизаветы.

«Думаю, я больше доверилась задней части своей головы, нежели передней части оной, а потому послала лейтенанта с приказом отложить эту казнь до дальнейших распоряжений. Причины, которые движут мною, сейчас не могут быть объяснены, если не свершится нечто непоправимое. Ваш любящий монарх

Елизавета».

Письмо было заверено Сесилом: «11 апреля 1572 года, написано собственноручно ее величеством о приостановке казни Г. Н. Получено в два часа пополуночи».

Означало ли это, что Елизавета оказалась не в состоянии совершить казнь? Мария внезапно поняла, что это может быть так. И это неудивительно.

Она в безопасности. Норфолк в безопасности. В конечном счете с ними не случилось ничего непоправимого. Елизавета была бессильной победительницей.

Когда в Шеффилд пришла весна, у Марии поднялось настроение. Приступы ревматизма прекратились с наступлением теплой погоды, и было невозможно не реагировать на молодую зелень и цветы, распускавшиеся вдоль дорожек. Ходили слухи о переезде в Шеффилд-Манор для генеральной уборки в замке. Дом, расположенный в охотничьем парке, воспринимался желанной летней резиденцией. Кроме того, его было труднее охранять, и жильцы могли пользоваться большей свободой.

Энтони доказал, что он может без труда проносить тайные послания; люди не подозревали мальчика, чья семья давно дружила с семьей Шрусбери. Он развлекался, изобретая новые шифры и экспериментируя с высверленными пробками и водонепроницаемыми пакетами, которые можно было вкладывать в бутылки. Одной из его маленьких побед стало предложение использовать черную бумагу, чтобы прятать сообщения в темном туалетном домике; в таком месте люди предпочитали не задерживаться без необходимости и не смотрели по сторонам.

Мария принесла дневник, спрятанный в корзинке для шитья, на лужайку неподалеку от поместья, которую она называла беседкой. Ее окружали кусты сирени, а с одной стороны находилась импровизированная скамья из плотного дерна. Она расправила юбки и посмотрела на ветки, густо усыпанные почками; сирень распустится только через неделю, но какой будет чудесный аромат!

У ее ног резвились три щенка, счастливые от того, что их вывели погулять. Она назвала их Soulagement, Douleur и Souci: Утешение, Печаль и Забота. Они были очень энергичными, причем Douleur выглядел наименее печальным.

– Я назвала тебя Печалью, потому что ты почти весь черный, – сказала Мария, почесывая его за ухом. – Но у тебя веселый нрав.

Щенок завилял хвостом и принялся жевать ее рукав.

– Пожалуйста, не надо, – попросила она. – Мне нелегко доставать новую одежду.

Она достала перо, поставила чернильницу на камень, где щенки не могли дотянуться до нее, раскрыла дневник и начала писать.

«8 мая 1572 года. Месяц Блаженной Девы Марии.

Повсюду я вижу плотно свернутые листья, готовые распуститься. Они выдержали такую же зиму, как и я, со снегом, льдом и темнотой, но я по-прежнему нахожусь в заключении, и для меня не наступит лето.

Прошло пять лет после моей свадьбы с Босуэллом и почти пять лет с момента нашего расставания. Я уже долго не получала никаких известий от него. Думаю, его до сих пор держат в Мальмё. Я написала его матери, старой леди Босуэлл, в надежде на то, что у нее есть какие-то сведения о нем. Ежедневно молюсь за него – нет, много раз в день – и часто вижу его во сне. Его образ поблек, и от него больше не исходит тот жар, который приходил ко мне по ночам. Но он еще жив и не похож на призрака. Я пытаюсь передать ему свои мысли, веря в то, что они каким-то образом перенесутся через океан и пройдут сквозь каменные стены. Я знаю, что он понимает мои попытки освободиться посредством обещания заключить новый брак.

Я поднимаю руку и прикасаюсь к алмазу, подаренному герцогом Норфолкским. Когда-то я верила, что это мой пропуск на свободу. Теперь это лишь напоминание о былом отчаянии. Молю Бога, чтобы Елизавета и дальше щадила его. Очевидно, ей не по душе пролить кровь родственника. Это новость для меня; неужели жизнь в Шотландии настолько меня испортила? Там никакие кровные узы не считались священными, и каждый имел при себе кинжал, готовый в любой подходящий момент воткнуть в человека, сидящего за столом рядом с ним. Даже Божьи люди взывали к кровопролитию. Кровь – это все, что они признают.

Без сомнения, здесь я в большей безопасности, чем в Шотландии. Единственное подозрение вызывает смерть Эми Робсарт, но это было сделано для того, чтобы расчистить путь к браку. Разумеется, как и все нормальные люди, я регулярно принимаю меры предосторожности, чтобы не быть отравленной, но это именно предосторожность, а не что-то иное. Я всегда прикасаюсь кусочком рога единорога, мощным средством против яда, к своей еде и напиткам, прежде чем попробовать их.

Я считаю, что пребываю в трауре, и одеваюсь соответственно. Ношу только черное, не считая белых вуалей и кружев. Я в трауре по моему утраченному трону, пропавшему мужу и потерянной свободе. Меня просят снова носить яркие платья, но я отказываюсь. Пусть они видят меня и помнят о том, что со мной сделали.

Ежедневно я один час провожу в молитвах, но в моем доме молятся два раза в день. Не все мои слуги католики, но молитвы приемлемы и для протестантов; я стараюсь выбирать такие, которые подходят для всех.

Что касается моих личных молитв… Я пытаюсь сдержать обещание перед Господом, чтобы Он не мог укорить меня, сказав: «Могла ли ты уделить Мне хотя бы один час в день?» Но со временем я обнаружила, что в этой земле есть свои долины и ущелья. Было четыре этапа, через которые мне довелось пройти. Сначала на сердце у меня было очень тяжело, ум оцепенел, а тело обессилело. Сидя перед распятием, я читала Евангелие, перебирала четки, потом произносила «Отче наш» и молитвы Деве Марии из моего часослова. Бог казался далеким грозным персонажем, которому я посвящала лишь определенную часть своей жизни. Я держала руку на двери и лишь немного приоткрывала ее.

Каждый этап имел свой кризис, и здесь кризис наступил после многих утомительных месяцев. Встречи с Богом стали такими тусклыми и обыденными, что я начала страшиться их. Постепенно я осмелилась шире распахнуть дверь, стать более искренней перед Ним и рассказывать Ему о моих чувствах, даже о моем гневе и ненависти к Нему. Я делилась сокровенными мыслями, и мои молитвы стали более непосредственными. Иногда я просто молчала и чувствовала Его слабое присутствие. Потом у меня появлялись грешные образы и мысли, мелькавшие в воображении, и мне приходилось снова прибегать к словам, чтобы вернуть ощущение Его присутствия. Оно было сладостным и желанным.