Маргарет Джордж - Последний танец Марии Стюарт

Кто я такая, чтобы перечить им? Они обещают освободить меня. Если двери моей темницы распахнутся, откажусь ли я выйти на волю? Уподоблюсь ли я святому Павлу и останусь в цепях? Нет, этому не бывать. Святого Павла бросили в темницу за его проповеди и его веру, в то время как я нахожусь в тюрьме без веских оснований – во всяком случае земных, а не духовных. Если такова воля Господа, то я подчинюсь. Но если нет, то никакая сила на земле не сможет удержать меня».

«15 августа 1584 года. Праздник Успения Святой Девы Марии.

Вчера я покинула Бакстон и боюсь, что уже не вернусь туда. У меня было предчувствие, что скоро все изменится… значит ли это, что я умру? Я шесть недель лежала в теплой целебной воде, позволяя ей лечить мои жесткие онемевшие конечности. Теперь я знаю, что уже не выздоровею, но могу лишь временно облегчить симптомы болезни. Дни проходили в лечебных процедурах, а вечером я возвращалась в свои покои и растирала руки и ноги оливковым маслом, смешанным с ромашковым настоем и розовой эссенцией, пока они не становились теплыми и мягкими. Потом я спокойно засыпала.

Мэри Сетон, которая всегда оставалась рядом, теперь тоже страдает от ревматизма и ходит на процедуры вместе со мной.

Я сижу у окна и гляжу на пустую улицу – пустую, потому что лишь немногим разрешается проходить мимо, пока я нахожусь здесь, чтобы какой-нибудь шпион или гонец не проскользнул незамеченным. Только поэтому я не могу оставаться здесь.

Но вчерашней ночью, когда я смотрела в окно, меня внезапно охватило желание написать прощальное послание на стекле. Я сняла с шеи алмаз герцога Норфолкского и нацарапала: «О Бакстон, о чьей славе поют молочно-теплые воды, быть может, я более не увижу тебя, прощай». Я полюбила Бакстон, но умею прощаться. Я научилась прощаться со всем, чему радовалась или считала дорогим для себя. Теперь, как я сказала своим английским тюремщикам, осталось лишь две вещи, которые нельзя отобрать у меня: моя католическая вера и моя королевская кровь. Это и есть подлинная причина моего заключения.

Когда проезжаешь по сельской местности по пути в Шеффилд-Манор, красота летней земли дышит миром и покоем. Я помню, что во Франции в этот день всегда устраивали загородные процессии с образом Девы Марии, который проносили через пшеничные поля, словно корабль между волнами летнего урожая. Но в Англии нет ничего подобного. Когда мы проезжали через большой олений парк вокруг поместья – первоначально оно служило охотничьим домиком и летней резиденцией, – тени под огромными дубами были глубокими и холодными, как колодцы, приглашая нас остановиться и немного отдохнуть. Но, разумеется, никто не остановился. Мы должны проехать через высокие кирпичные ворота и вернуться в свои покои.

Мне разрешили отдохнуть, пока фрейлины распаковывают мои вещи, когда я получила нежданное и зловещее известие: Вильгельм Оранский был убит, застрелен в собственном доме бургундским агентом Филиппа. По выражению Шрусбери, «выстрел произведен с возмутительно близкого расстояния».

– Это очень печально для меня, – сказала я.

– Но это не печалит ваших родственников Гизов, папу римского или иезуитов, которые шастают повсюду, и, разумеется, Филиппа Испанского. Ваших друзей!

– Они мне не друзья, – ответила я. Действительно, я перестала считать их друзьями. Все, что они могли дать, – это лишь обещания. Я начала подозревать, что они на самом деле не собирались помогать мне, что я стала лишь пешкой в их международной политической игре. Только они могли освободить меня, но не делали этого, потому что им не было до этого дела. А те, кому было дело до меня, – фанатичные роялисты и мелкие дворяне со старинными католическими корнями – оказались бессильны что-либо предпринять. Поэтому я умру здесь, в Англии, в башне, под охраной протестантских драконов.

– Конечно же, они ваши друзья. Если нет, то почему вы заигрываете с ними? Заговор Трокмортона… – Обычно грустные, глаза Шрусбери зловеще сверкали.

Да. Заговор Трокмортона. Так они назвали его в честь моего агента, схваченного и замученного Фрэнсисом Уолсингэмом. Он был связным между мною, испанским послом и заговорщиками в Европе, которые разрабатывали «Священную инициативу».

– Мне просто сообщали об этом, – сказала я. – Я не предлагала ни советов, ни поддержки.

– Вы должны были сообщить об этом королеве Елизавете! Вам приходилось слышать о «недонесении об измене»? Это значит, что человек знает об измене и умалчивает о ней. Это преступление! – Он повысил голос, а его лицо исказилось от гнева. В последнее время Шрусбери заметно изменился: он одряхлел, сгорбился; он смертельно устал от неблагодарной задачи, возложенной на него королевой Англии. Понятным образом он чувствовал себя обманутым из-за того, что я осмелилась «строить заговоры» у него под носом. Это был деликатный момент.

– Дорогой друг, давайте не будем играть словами. Речь идет о более значимой проблеме, которая появилась с тех пор, как меня незаконно задержали в Англии. Тогда я сказала сэру Фрэнсису Ноллису то же самое, что говорю и сейчас: «Если меня будут насильно удерживать здесь, вы можете быть уверены, что, как человек, пребывающий в отчаянном положении, я воспользуюсь любыми средствами, которые помогут ускорить мое освобождение». Каждый заключенный пытается обрести свободу, а тюремщик старается не допустить этого. Но даже в этих рамках мы можем оставаться достойными людьми.

– Достойными? Они собирались убить Елизавету!

– Никто не советовал убить Елизавету.

– Этот Сомерфилд…

– Сомерфилд был безумцем, – перебила я. – Вы имеете в виду человека, который выступил из Уоркшира с намерением застрелить королеву и насадить ее голову на кол, называя ее змеей? Подобает ли монарху бояться такого человека? Мы трепещем от этой угрозы!

– Я уверен, что вы были бы только рады, если бы он достиг успеха! – заявил Шрусбери, воинственно выставив бороду.

Его слова глубоко оскорбили меня, но я старалась не показывать этого. Меня, потерявшую Риччио и Дарнли, жестоко убитых заговорщиками, мутило от одной мысли об этом. Убийство всегда отвратительно, будь то яд, пуля, кинжал или меч, даже если конечный результат выглядит желательным.

– Теперь вы клевещете на меня, – наконец сказала я.

– Вы не хуже других знаете, что происходит после смерти монарха! – Он едва не сорвался на крик. – Не разыгрывайте невинность передо мной! Все полномочия прекращаются вместе с ним: шерифов, советников, судей, магистратов, парламента. Единственная власть остается у наследника, следующего по очереди, а это вы!