Нина Георге - Лавандовая комната

Белокурый парень, словно сошедший с рекламы серфинга, убрал со столика грязную посуду и привычным жестом поставил перед Жаном мисочку с теплой водой для мытья рук.

– Десерта не желаем?

Его слова прозвучали вполне дружелюбно, но в них нетрудно было расслышать и другое: «Если нет, то – до свидания! Мы этот столик можем оприходовать еще как минимум два раза».

Но Эгаре, несмотря на это, чувствовал себя превосходно. Он наелся и напился моря, о чем уже давно мечтал. К тому же внутренняя дрожь немного улеглась.

Он оставил недопитым вино, бросил на блюдце со счетом банкноту, пошел к своему пятнистому «рено» и опять поехал вдоль побережья.

Когда море скрылось из виду, он упрямо повернул на следующем перекрестке направо и съехал с автомагистрали. Вскоре море вновь замерцало в лунном свете между пиниями, кипарисами, искривленными ветром соснами, домами, отелями и виллами. Он ехал по пустым улочкам какого-то необыкновенно красивого городка. Роскошные разноцветные виллы. Он не знал, что это за городок, но точно знал, что был бы рад проснуться здесь завтра утром и купаться в море. Пора было озаботиться поисками пансиона или хотя бы подходящего места на берегу, где можно было бы развести костер и переночевать под открытым небом.

Когда он ехал вниз по бульвару Фредерика Мистраля, машина вдруг начала издавать какие-то странные, свистящие звуки – «вуй-й-и-и», – потом раздался громкий хлопок, мотор закашлялся и заглох. Эгаре едва успел, воспользовавшись последними остатками инерции, направить машину на обочину.

Здесь старый «рено» и испустил дух. Он даже отказался издавать характерный электронный щелчок, когда Эгаре поворачивал ключ в замке зажигания. Он явно тоже твердо решил остаться здесь.

Мсье Эгаре вылез из машины и осмотрелся.

Внизу он обнаружил маленькую бухту, над которой громоздились виллы и пансионы, растянувшиеся на полкилометра к центру городка. Над водой мерцал оранжево-голубой свет. Эгаре взял из машины дорожную сумку и пошел к берегу.

В воздухе был разлит живительный покой. Никаких дискотек. Никаких машин. Даже море здесь дышало тише.

Минут через десять, пройдя мимо старых маленьких вилл с цветущими садами и выйдя к странной четырехугольной сторожевой башне, вокруг которой более ста лет назад выстроили отель, он вдруг понял, куда попал.

Это же надо – не куда-нибудь, а именно сюда! А впрочем, в этом была определенная логика.

Он благоговейно приблизился к пристани, закрыл глаза, чтобы лучше прочувствовать этот запах. Соль. Морская даль. Рыба.

Он открыл глаза. Старая рыбацкая гавань. Десятки цветных маленьких суденышек, покачивающихся на темно-синей шелковой воде. Дальше на рейде – ослепительно-белые яхты. Дома – не выше пяти этажей – выкрашены в пастельные тона.

Та самая, старая рыбацкая деревушка. Днем залитая солнечным сиянием, в котором все краски горят еще ярче, ночью под пологом звездного неба, а вечерами – утопающая в мягком розовом свете старомодных фонарей. Вон там – рынок с желтыми и красными навесами под пышными платанами. Между ними – люди, умиротворенные солнцем и морем, с задумчиво-мечтательными взглядами, словно слившиеся со столиками и стульями старых баров и новых кафе.

Крохотный мир, в котором нашли приют и защиту уже немало беглецов.

Санари-сюр-Мер.

Катрин (фамилия знаменитого «Ле П., ну, вы знаете»)

рю Монтаньяр, 27, 75011, Париж

август, Санари-сюр-Мер

Дорогая далекая Катрин!

К этому моменту я насчитал двадцать семь оттенков моря. Сегодня оно было зеленовато-синим. Женщины в бутиках называют этот оттенок «петроль», а уж они-то знают толк в таких делах. Я называю его «влажная бирюза».

Море, Катрин, может звать. Оно может царапаться, как кошка, или бить лапой. Оно может подлизываться и ласкать тебя, оно может быть гладким зеркалом, а потом вдруг разбуяниться и начать манить серфингистов гребнями своих свирепых грохочущих волн. Оно каждый день – другое; чайки в шторм кричат, как маленькие дети, а в солнечные дни – как глашатаи красоты: «Дивно! Дивно! Дивно!» От красоты Санари можно умереть и даже не заметить этого.

Мои холостяцкие будни в belle bleue , маленькой голубой комнатке у Андре в его пансионе «Бо-Сежур», кончились вскоре после четырнадцатого июля. Мне больше не надо складывать свою одежду в наволочки и нести мадам Полин с выражением любящего зятя на лице или в автоматическую прачечную в торговом центре в Си-Фур-Ле-Пляж. У меня теперь есть стиральная машина. В книжном магазине была получка, ММ (Мину Монфрер), владелица книжного магазина и главный книготорговец города, мной довольна. Я ей не мешаю, сказала она. Ну, не знаю… Моя первая в жизни начальница доверила мне детскую литературу, словари, энциклопедии и классику и попросила заодно создать новый отдел – литературы немецких писателей, скрывавшихся здесь от нацизма. Я делаю все, как она хочет, и мне странным образом даже приятно: не самому тащить этот воз, а быть всего лишь исполнителем.

Я подыскал подходящий дом. Для моей стиральной машины и для себя.

Он стоит на холме, над гаванью, за часовней Нотр-Дам-де-Питье, прямо перед крохотной бухтой Портиссоль, где отдыхающие лежат полотенце к полотенцу.

В Париже некоторые квартиры в старых домах больше, чем весь этот мой дом. Но зато какая красота!

Цвет его представляет собой нечто среднее между фламинго и китайским карри. Из одной комнаты видны пальма, пиния, множество цветов и задний фасад маленькой часовни, а дальше, поверх гибискусов, – море. Любимое сочетание цветов Гогена. Лиловый и «петроль». Розовый и бирюзовый. Катрин, у меня такое чувство, что я только здесь начинаю видеть.

Вместо платы за жилье, я ремонтирую этот фламингово-желтый домик. Он тоже принадлежит Андре и его жене Полин. У них самих нет ни времени, ни детей, которых они могли бы напрячь. Летом их пансион «Бо-Сежур», на девять номеров, всегда забит до отказа.

Мне теперь не хватает голубой комнаты, № 3, во втором этаже, звонкого, раскатистого голоса Андре, его завтраков, его тихого заднего дворика под сенью зеленой листвы. В Андре есть что-то от моего отца. Он готовит для гостей пансиона, Полин развлекает их, раскладывает пасьянс или, по желанию дам, гадает на картах Таро. Чаще всего я вижу ее сидящей за пластмассовым столиком с картами и сигаретой. Она предлагала и мне свои услуги в качестве гадалки. Может, и вправду попробовать?

Их уборщицы – Эме, белокурая, толстая, очень голосистая, очень веселая, и Сюлюм, крохотная, тоненькая, суровая, засохшая оливка, смеющаяся беззубым ртом, – носят ведра на руке, как парижанки – сумочки от Шанель или Луи Виттона. Эме я часто вижу в церкви, в той, что в гавани. Она поет, а в глазах у нее слезы. Богослужения здесь – скорее человекослужения. Служки, как правило, молодые, одеты в белые ночные рубахи и улыбаются очень сердечно. Здесь, в Санари, почти не чувствуется обычной лживости южных туристических городов.