Лора Флоранд - Француженки не верят джентльменам

Она подняла брови, бросая ему вызов.

– Ты хочешь сказать, что сделал все это, только чтобы позлорадствовать, не навредив его здоровью?

– Это приятная сопутствующая выгода. – Такая, из-за которой он чувствовал боль в животе. – Джоли, я сделал это для тебя. Putain. Как ты вообще могла так обо мне подумать? Я не слабак!

– Сделал для меня? – безучастно переспросила она. – Я думала, дело было в вас, шеф-поварах. Вы до сих пор сводите счеты.

Вот теперь ему захотелось биться головой о что-нибудь твердое.

– Отец вверг тебя в печаль, – просто сказал Габриэль. – В течение всей твоей жизни он терзал тебя, иссушил твое счастье, и ты садилась на поезд до Парижа так, будто ступала на борт корабля, который скоро утянет в пучину чудище морское. Отец заставил тебя верить, что ты должна быть одинока, чтобы оставаться такой, какая ты есть. Он провоцировал тебя на протест и заставлял чувствовать себя эгоистичной, потому что так много сил высасывал из тебя, что у тебя не осталось никакого иного способа защитить собственное «я». Мне надоело такое положение дел. Я начал уставать от всего этого, хотел, чтобы ты вся принадлежала мне, поэтому…

– Значит, все дело снова в тебе? Так?

Уголок губ Джоли пополз вверх, пока она смотрела ему в глаза.

Эта мысль ей, кажется, понравилась. Габриэль нахмурился, отвел руки от ее головы и сложил их на своей груди.

Она вытянула руку и положила ему на щеку так, как иногда делала раньше, и ему захотелось потереться об ее руку и замурлыкать. Merde , он не брился уже несколько дней и, наверное, обдерет ей кожу, словно наждачной бумагой.

– Ты спас меня, – сказала она очень нежно. – Ты превратил себя в плохого парня, чтобы спасти меня.

Его дыхание замерло. Неужели она поняла его хоть немного? Поймет ли она когда-нибудь, чего ему стоило такое поведение? Он рискнул столь многим – тем, как она смотрит на него, тем, что она с ним? Он фактически спас своего злейшего врага? И все это ради нее…

– Я люблю тебя, – повторила она, и его уязвимое сердце заколотилось от внезапно вспыхнувшего восторга. Son putain de coeur [105]. Жизнь была бы намного легче, если бы у него не было такого сердца. Но тогда он бы и близко не подошел к такому счастью. Она прижалась в поцелуе к его подбородку. – Ты невозможен, но есть что-то прекрасное в том, насколько ты невозможен.

Это поразило его так, будто молния ударила его прямо в сердце. Неужели? Она действительно так думает?

– Я люблю тебя таким. И, думаю, ты очень хотел помочь Пьеру Манону, но не можешь признаться в этом.

– Нет, – решительно сказал Габриэль, крепко целуя ее. – Не хотел. А когда мы сделаем нашу кулинарную книгу, я хочу, чтобы твое имя было напечатано шрифтом того же чертова размера, что и мое. Чтобы ты привыкла чувствовать себя на переднем плане и в центре событий.

– Издатели никогда не согласятся с этим условием, – сказала Джоли так печально, что он поцеловал ее улыбку, просто чтобы вспомнить, какое это восхитительное чувство – ощущать сладость поцелуя на губах. – Они захотят напечатать твое имя крупно, чтобы обеспечить продажи, а мое имя совсем мелко.

– Они захотят сделать все, о чем я их попрошу, или мы пойдем к другим. Ах да! Ведь у нас с тобой может быть одна фамилия, и тогда не потребуется так уж много дополнительного места.

Она ахнула, потом вывернулась и спрятала лицо у него на груди, беспомощно смеясь. Или это опять были рыдания? Он нахмурился, а потом повернул ее голову, пытаясь разобраться, плачет она или смеется.

– Габриэль, ты безнадежен. Ты никогда не научишься притормаживать.

– И что? Джоли, ты же понимаешь, я не допущу, чтобы фамилия Манон была на моей кулинарной книге. Я помню, как ты снова и снова повторяла: «Я Джоли Манон», будто умоляла кого-то изменить эту фамилию. Ну а я… я просто хотел сперва убедиться, что секс будет хорошим, вот и все.

Теперь она смеялась громко, и звук уносился в темноту. Габриэль расслабился, будто на него повеял ночной бриз.

– Я люблю тебя, – снова сказала она. Ночной бриз пробежал по его волосам, будто нежные, ласковые пальцы. – Но ты никоим образом не сможешь относиться к Пьеру Манону как к тестю.

– Да я уже считаю Пьера Манона своим тестем, – сквозь зубы сказал Габриэль. – Просто тебе не нравится, как я к нему отношусь.

– Но я не представляю себе, как ты сможешь выдерживать его, когда он будет проводить половину своего времени здесь, на Лазурном Берегу, пытаясь научить твоих соперников, как превзойти тебя. Ты не думал, что тебе будет трудно ответить на такой вызов?

– Да, – сказал он равнодушно. – Думал. Я думал о том, что каждую неделю ты проводишь по двенадцать часов в дороге. Представлял, какое у тебя лицо, когда ты возвращаешься к нему и возишься с ним в полном одиночестве. И еще о том, как не хочется проводить без тебя половину каждой недели и в будущем году тоже, только чтобы избежать близкого общения с putain de salaud de beau-père [106].

Эти слова принесли ему крепкое объятие и поцелуй в шею. Но она так и не ответила «да».

– Послушай, давай немного подождем и посмотрим, не убьете ли вы друг друга…

– Нет, – перебил он, – убьем ли мы с твоим отцом друг друга или нет, это к нам с тобой не имеет никакого отношения. Перестань вспоминать о том, что твое имя напечатано мелким шрифтом. Да и вообще, если я смогу с этим справиться, то и ты сможешь.

– Ты так думаешь? – сухо спросила Джоли.

– Putain , Джоли, ты же не можешь утверждать, что тебе будет легче в одиночку пытаться выбивать его из депрессии в течение многих лет, чем иметь дело с двумя мужчинами, которые орут и швыряют друг в друга все, что подвернется под руку. Мое предложение много интереснее.

Джоли снова засмеялась и положила голову ему на грудь так, как ему нравилось.

– Габриэль, послушай, я не хочу спешить со словом «да». Мы знаем друг друга всего несколько недель. Если, конечно, не считать того времени, когда я еще подростком смотрела из офиса отца, как ты делаешь Розу. Я ценю… твое предположение… но поклянись, пожалуйста, что не будешь заставлять меня ответить «да» еще хотя бы год.

– Думаешь, это возможно? – Габриэль закинул голову и стал задумчиво рассматривать россыпи серебряных звезд. Потом поднялся с неудобного булыжника и понес Джоли по улицам к своей квартире так, как всегда хотел сделать. – Ну, посмотрим.

Поскольку она все время повторяла, что он не умеет притормаживать, он был полон решимости доказать, что она ошибается.

Он подождет неделю, никак не меньше.

Джоли замерла в восторге и мысленно поздравила себя, когда начался показ блюд из ее кулинарной книги. Свершилось! Отец, казалось, помолодел лет на десять. Нет, лучше сказать, не помолодел, а вернулся в свои пятьдесят пять. И больше не был разбитым несчастным стариком, у которого ничего не осталось, – а таким он был многие годы, с того самого дня, как потерял третью звезду.