Джошуа Феррис - И проснуться не затемно, а на рассвете

Мне хотелось извиниться перед Макгоуэном за то, что не поддерживаю наши отношения. Одно время мы были очень близкими друзьями. Оба стоматологи, оба фанаты «Ред Сокс». Я вошел в зал и огляделся – Макгоуэна нигде не было. Тогда я забрался на бегущую дорожку. И вспомнил, сколько удовольствия доставляет мне физическая нагрузка. За последние полтора года я ни разу даже приседания не сделал, даже пальцев не размял. Спорт давался тяжело, поэтому я начал с медленной ходьбы и постепенно ускорял шаг. Двадцать минут спустя я уже делал милю за семь минут. Это было чудесно. В таком темпе я продержался два часа двадцать девять минут и пятьдесят семь секунд. То есть пробежал примерно двадцать одну милю. Сжег три тысячи сто девятнадцать калорий. Наверное, отсутствие физических нагрузок сделало меня уязвимым и подверженным чужому влиянию, решил я; все исправит лошадиная доза серотонина, норадреналина и дофамина.

К концу моей пробежки Макгоуэн уже пришел и тягал штангу. Я не знал, обрадуется он встрече со мной или нет. Но страха я больше не испытывал. Откуда Макгоуэну было знать, что такое дисбаланс нейротрансмиттеров? Мы поздоровались, он улыбнулся, затем сделал потрясенное лицо – мое тело производило пугающее количество пота, – и спросил, как идут мои занятия лакроссом.

– Чем-чем?

– Разве ты бросил тренажерку не ради лакросса?

– Ах да. Его я тоже быстро бросил.

Всю тренировку мы болтали, как закадычные друзья. Я был рад, что он на меня не злится. И слегка озадачен. Он что, забыл, как я удалил его из списка контактов? Неужели мое предательство ничего не значило – а стало быть, и вся наша дружба? Пока мы разговаривали – я сидел на каком-то тренажере, Макгоуэн тягал штангу, – мне вдруг пришло в голову, что я ему никто, просто собеседник в тренажерном зале, и что нас связывает лишь профессия да любовь к бостонскому бейсболу. Я вспомнил, почему удалил его из списка контактов. И мне стало невыразимо грустно. Я заплакал, но не хотел подавать виду, и слезы просто текли по моему спокойному лицу, словно капли пота. Так я рыдал минуты две-три, и Макгоуэн ничего не замечал. Придя в себя, я попытался встать и уйти, но не смог. Пробежка сказалась. Я в прямом смысле слова не мог пошевелиться. Макгоуэну пришлось тащить меня в раздевалку, а оттуда – на улицу, где он вызвал для меня такси. Затем он доехал со мной до дома, помог подняться по лестнице и войти в квартиру. Только тогда я понял, что он – настоящий друг и что быть настоящим другом, в сущности, нетрудно, а значит, я, скорей всего, никогда и никому быть настоящим другом не могу, ни при каких обстоятельствах.

Весь следующий день я с трудом передвигался из кабинета в кабинет, от пациента к пациенту. Боль в ногах легко объяснялась, но почему мне было больно стискивать зубы и сжимать пальцы? Я с трудом держал в руках зонд и в итоге отменил все назначенные визиты.

Она была последней пациенткой, которую я принял в тот день. На длинных песочного цвета волосах – бейсболка «Ред Сокс». Причем не новенькая, а поношенная: легко было представить, как эту кепку тысячи раз срывали с головы, надевали обратно, растягивали, пинали, безвозвратно теряли и снова находили, топтали, переезжали, жевали, стирали и сушили на солнце, как менял форму ее козырек, как она пропитывалась потом под палящим зноем, как ее заливало дождем, грязью и машинным маслом. Швы вокруг буквы «B» уже начали расходиться. То была ценная вещь, фамильная реликвия, которую впору было продавать на аукционе. Женщина в такой бейсболке мгновенно завоевала бы мое сердце. И завоевала.

Как только я вошел в кабинет, она обернулась и с ходу заявила:

– Я пришла не лечиться.

Я закрыл дверь.

– И зачем же вы пришли?

Она шагнула от окна прямо в мои объятья. Нет, конечно, она остановилась куда раньше, у раковины, и мне оставалось лишь мечтать, чтобы эхо ее каблуков не стихало. На столе лежал кожаный саквояж с двумя пряжками. Она расстегнула их и сняла солнцезащитные очки – вокруг одной дужки обмоталась прядь ее чудесных волос, пришлось распутывать. Затем она предложила мне сесть. Я тут же сел.

– Кто вы?

Она вытащила из сумки стопку бумаг:

– Научный ассистент.

– Чей? И что вы изучаете?

– Разное.

Она была очень высокая, выше шести футов ростом, и под ее атмосферным влиянием – она вся была ветер и свет, – я едва не выпалил: «Я люблю вас». Каким-то чудом мне удалось сдержаться. Да, я моментально попал в рабство, так оно обычно и бывает, всякий раз это случается быстро и легко, и я тут бессилен.

– Давайте начнем, – предложила она, сосредоточенно раскладывая бумаги на столе.

– Что значит – «разное»?

Она вручила мне мое собственное свидетельство о рождении.

– Начнем с этого, хорошо?

– Что это?

– Документ вам знаком?

– Да… это мое свидетельство о рождении! Слушайте, где вы его взяли? Кто заверил копию?

– А это свидетельство о заключении брака между Синтией Гейл и Конрадом Джеймсом, от пятого ноября тысяча девятьсот семьдесят второго года.

Она передала мне свидетельство о заключении брака моих родителей. На нем стояла подпись и печать начальника канцелярии округа.

– Это ваши родители?

– Да.

Затем она быстро выложила на стол свидетельства о рождении моих родителей, свидетельство о смерти моего отца, свидетельства о рождении моих бабушек и дедушек, их свидетельства о заключении брака и о смерти. Эрл О’Рурк и Сандра О’Рурк, в девичестве Хэнсон; Фрэнк Мерили и Вера Мерили, в девичестве Уорд. Имена и фамилии следующего поколения я видел впервые. Если верить незнакомке, они принадлежали моим прадедам и прабабушкам.

Она сосредоточилась на одной ветви моего семейного древа, идущей от прадеда со стороны отца.

– Сейчас вы увидите, что не всегда были О’Рурком.

Она вручила мне следующий документ.

– Как вас зовут?

– Клара.

– Клара…

– Да, Клара. В ваших руках – свидетельство о рождении Окли Рурка. Окли был вашим прапрадедом. Он превратился в О’Рурка в результате решения окружного судьи, который приговорил его к тюремному сроку за конокрадство. – Она вручила мне ордер на арест, выданный в штате Колорадо. – О. Рурк по ошибке превратился в О’Рурка. Так обычно и меняются фамилии: из-за ошибок, опечаток, перестановок букв. Видимо, Окли обрадовался смене фамилии, потому что в штат Мэн он переехал О’Рурком… Вот. – Она дала мне купчую на землю. – Вероятно, решил начать с чистого листа. Он остался О’Рурком до конца своих дней.

В свидетельстве о смерти стояла та же фамилия.

– Это мое генеалогическое древо, – сказал я. – Вы показываете мне мое генеалогическое древо.

– Отцом Окли был Лютер Рурк.

– Вы не представляете, как я рад, что вы показываете мне мое генеалогическое древо.