Николя Барро - Однажды вечером в Париже

Глубоко несчастный, я плелся, хромая, по мосту Искусств, в одном ботинке. Ботинок у меня остался один, надежды – не осталось вовсе.

Да, все было безнадежно. Ковыляя по мосту, я с каждым шагом все больше падал духом.

Неожиданное появление Мелани на террасе Центра Помпиду разбередило старую рану, сладко саднившую, но уже ставшую привычной, – нет, правильней будет сказать, я заставил себя привыкнуть к этой постоянной боли. Я был уверен, насколько может быть в чем-то уверен человек, совершенно сбитый с толку: это была Мелани – женщина, смотревшая на меня с другого конца террасы. Это Мелани бросилась бежать от меня, точно пугливый единорог в сказочном лесу. И это Мелани стояла за стеклянной дверью вагона в метро.

Я узнал ее лицо. Я узнал бы его среди тысячи лиц. Я же касался его рукой, мои пальцы помнили каждую его черточку. Я тонул в глубине этих карих глаз, я целовал эти мягкие губы, опять и опять. Сколько раз она дарила мне свою волшебную несмелую улыбку… А тут ее лицо было строгим, почти суровым. Даже если она видела, что я на какое-то несчастное мгновение обнял другую женщину – а больше-то ничего не было! – это же не причина бежать от меня как от чумы.

Я был взвинчен, ломал себе голову, вопросов была масса, а ответа я не находил ни на один. Нога разболелась, но разве можно было сравнить эту пустяковую боль с той, что железным кольцом сдавила мне сердце. Когда я наконец доковылял до угла и поплелся дальше по улице Сены, меня пронзила внезапная мысль, которая с этой минуты все настойчивей крутилась в мозгу, все больше подавляла меня и притом была не лишена логики.

До сегодняшнего вечера я считал, что женщина в красном плаще бесследно исчезла. Ее исчезновение могло иметь тысячи причин, совершенно не связанных со мной. И пока я не увидел Мелани на террасе, я, по крайней мере, мог обольщаться мыслью, что пути нашей любви преградили неведомые силы судьбы. Даже предположение, что Мелани не вернулась в Париж, было легче принять, чем сокрушительное открытие, которое преподнес мне сегодняшний вечер.

Женщина, которую я столько времени искал, находится здесь, в Париже. Она жива, она реальна, это очевидно. Еще очевиднее то, что она не желает меня знать.

Молодая женщина в белом платье от меня убежала, и это несомненно была Мелани, а какие у нее были причины убегать – не важно. Что это она, я понял в тот самый момент, когда увидел ее на террасе Центра Помпиду. И даже если бы – предположим невероятное – в первый миг у меня возникли хоть какие-то сомнения, на перроне в метро они рассеялись бы раз и навсегда.

Нас разделяло несколько сантиметров, она стояла за стеклянной дверью вагона, и ее взгляд сказал мне, что она меня узнала. Будь это незнакомая женщина – разве она стала бы смотреть на меня таким взглядом? Чего ради прижала бы ладонь к стеклу против моей ладони? Это был прощальный, заклинающий жест любви в миг расставания, когда поезд вот-вот тронется и умчится прочь…

Я горько усмехнулся. Все это не давало никакой ясности.

И вдруг мне вспомнился первенец кинематографа, черно-белые зернистые кадры: подъезжающий поезд. Вспомнилась и картина импрессиониста, на которой был паровоз в клубах белого дыма, давным-давно я впервые увидел ее в галерее Жё-де-Пом; вспомнились и мои детские размышления о том, что такое импрессионизм. Французское кино глубоко импрессионистично, говорил дядюшка Бернар.

В то время я был уверен, что кое-что понимаю. Но та действительность, в которую я сейчас снова вернулся, была глубоко сюрреалистической. И в ней ничего было не понять.

Я брел в темноте, словно в параллельном мире, где действуют неведомые законы, и думал, стану ли я когда-нибудь настолько взрослым, чтобы расстаться с этим параллельным миром?

Той ночью мне приснился сон. Это был один из тех снов, которые после пробуждения помнишь еще долго, наверное, даже до конца жизни, потому что ничего более тяжелого не может человеку присниться.

Существуют, говорят, образы страха, которые обитают где-то в коллективном бессознательном, чаще всего это короткие бессвязные картинки – падаешь в бездну или тонешь, или ты заблудился, или тебя преследует некто темный и ты в панике бросаешься бежать, но не можешь сдвинуться с места. Но бывают и другие сновидения, они связаны с сугубо индивидуальными страхами и состоят из фрагментарных личных впечатлений, в сновидении у каждого человека складываются из этих фрагментов его собственные, особенные, темные фантасмагории.

Вот такие, например. Я иду через кладбище и вдруг вижу надгробие любимого человека, который на самом деле жив. Другой сон: я стою в комнате, где девять дверей. Я очень хочу из нее выйти, но за каждой дверью, которую открываю, я натыкаюсь на непроницаемую стену из резины. Или такой: я в отеле, еду в лифте, мне нужно вернуться на шестой этаж, так как там находится мой номер, где меня ждет женщина. Но всякий раз, когда бы я ни нажал кнопку шестого этажа, лифт доставляет меня в совершенно незнакомый коридор. И я не могу попасть туда, куда непременно хочу добраться.

Насколько различна жизнь людей, настолько же разнообразны формы, в которых проявляются их бессознательные страхи. И хотя в моем сновидении не было ни ножей, ни темных призраков, бросающихся на меня, чтобы убить, исход этого сна, поначалу сказочно прекрасного, был таким, что поверг меня в беспросветное уныние. В конце я терял все.

Мне снилась Мелани. Канун Нового года. На Мелани был ее красный плащ. Мы пришли на праздник и под руку гуляли по залам большого старинного здания. На стенах повсюду висели зеркала в вычурных золоченых рамах, мерцали свечи, везде было полно людей. Женщины в шелках, в платьях с пышными кринолинами, затянутыми в рюмочку талиями, мужчины в узких коротких штанах, в жилетах и белых рубашках с кружевными манжетами. Может быть, мы на балу в Версале? Нет, я знал, что мы в Париже. В этом легко было убедиться, бросив взгляд на высокие окна, за которыми сверкал огнями наш город.

Когда колокольный звон возвестил наступление Нового года, мы с Мелани вошли в зал, где на стене висел огромный плоский экран. На нем мелькали картинки – веселье на улицах и площадях, праздник бурлил у Триумфальной арки, на Елисейских Полях, у подножия Эйфелевой башни, возле стеклянной пирамиды на площади Лувра, на вершине Монмартра, на мостах и бульварах, где, словно одурев от радости, сигналили автомобили.

Мы еще некоторое время побродили по залам, а потом я спохватился – где Мелани? Она отстала, где-то задержалась. Я вернулся в зал, где висел большой монитор, и увидел, что теперь там показывают изображение нашей планеты. Земля, голубой шар, как будто покачивалась. Ни с того ни с сего на меня напал дикий страх. Я бросился к высоким окнам и увидел – за ними ничего нет, пустота и мрак.