Николя Барро - Однажды вечером в Париже

– Да ты сам-то соображаешь, что за ахинею несешь? Мелани не психопатка. Нет-нет, тут что-то другое…

– Что – другое? Другой мужчина, наверное. С ней был кто-то?

– Нет. Никого не было. Она только посмотрела на меня и сразу побежала к выходу.

– Кто ее знает, – проворчал Робер. – Может, связалась с каким-нибудь, знаешь, жутким типом, и он ей угрожает, говорит, что сделает с ней что-нибудь ужасное, если она хоть однажды с тобой встретится… Елена Грин из фильма про Джеймса Бонда.

– Ева Грин, – поправил я без улыбки. – Да уж конечно, так оно и есть. А я-то дурак не догадался!

– Да ладно тебе. Я же стараюсь помочь. – Робер не обиделся. – Ага, есть! Эврика! Это ее сестра-близнец. – Он ужасно обрадовался своей замечательной идее. – Был я когда-то знаком с сестрами-двойняшками… И скажу тебе, ты не отличил бы одну от другой: обе блондинки, у обеих веснушки и фигура – обалдеть можно… Каждую минуту я гадал: может, я перепил и у меня в глазах двоится? – Он щелкнул языком. – Это и есть разгадка. Тебе-то никогда не приходило в голову, что у нее может быть сестра-близнец?

– Да-да… – Я прижал трубку к плечу, чтобы намазать маслом и джемом кусок багета. Конечно, мне даже такой экстравагантный вариант приходил в голову. Уже не осталось ни одной версии, какую я не продумал бы за последние часы. – Конечно, это не исключено. Чисто теоретически. Но с чего бы ее сестра-близнец, которая меня знать не знает, вдруг пустилась наутек? Это же абсурд. Понимаешь, я все-таки не такое страшилище, чтобы девушка, увидев меня, удирала во все лопатки.

– Да, пожалуй, это правда. – Робер замолчал, размышляя о моих словах, а я подумал, что физиономия-то у меня и впрямь устрашающая, с фингалом под глазом, да я еще и орал там, в метро, как оглашенный, и бился в закрытую дверь поезда…

– Честно говоря, я надеялся, что твоя история закончена раз и навсегда. А теперь твоя загадочная женщина вдруг снова появилась. В самом деле, можно спятить, – Робер вздохнул.

Вздохнул и я:

– Да. Насчет спятить, это точно.

И мы опять замолчали. Нарушил молчание Робер:

– Ален, надо с этим кончать. Все это ни к чему не ведет. Это в точности как черные дыры – чем больше в них попадает чего угодно, тем больше делаются они сами. Единственное, что тебе остается, – поместить эту историю в рубрику «неразгаданные тайны Вселенной» и направить свою энергию на достижение более реалистических целей.

Затем последовало то, что я и ожидал услышать:

– В пятницу ты ведь идешь с нами ужинать? Анн-Софи сказала, она будет очень рада познакомиться с тобой.

– Анн-Софи? – переспросил я, приуныв.

– Да. Подруга Мелиссы.

– Угу. – Мой голос сделался совсем угрюмым. – Не знаю, Робер, имеет ли это смысл. Мое состояние настолько неутешительно…

– Бог мой! Ален, ну, соберись же! Ну что ты себя жалеешь, это же ни в одни ворота! Сколько можно киснуть? Что, собственно говоря, стряслось?

– То и стряслось. Растянул ногу, и под глазом фингал.

– Фингал под глазом? – Робер от неожиданности расхохотался. – Да ну! Неужели подрался с кем-то?

– Не я подрался, а со мной подрались, – буркнул я. – Ревнивый дружок Солен Авриль прилетел в Париж и врезал всем, кого заприметил поблизости от нее. Это в довершение всего прочего.

– Ух ты! Ничего не скажешь, событий в твоей жизни хватает. Прославленные артисты и таинственные психопатки, погони, драки… Брюс Уиллис против тебя сопливый мальчонка. – Робер восхищенно присвистнул сквозь зубы. – Фингал под глазом, да-а… – уважительно протянул он. – Но, погоди, это же оптимальные параметры для интересного вечера! Женщинам безумно нравятся подобные…

– Робер, прошу тебя! Я повержен и сломлен. Давай отложим этот ужин. У меня не то настроение, чтобы болтать о том о сем с девушками, даже самыми хорошенькими. Мое сердце разбито.

– Ах, господи милосердный… Ален, умоляю, не впадай в пафос, ты же несешь текст из мыльной оперы. Сердца не разбиваются.

Я, стиснув зубы, дождался, когда он всласть насмеется, и мечтал в эту минуту страстно, как никогда, – пусть бы Робер раз в жизни, один-единственный разок, смертельно влюбился и на своей шкуре испытал, каково человеку, если сердце у него вдруг с тихим щелчком раскололось. Вот тогда настанет мой черед смеяться.

– Ну, смейся, смейся, – сказал я. – Погоди, найдется и по твою душу… Ты не знаешь, что это такое – увидеть, как ее уносит поезд метро… И вообще увидеть ее снова. Эта сцена не идет у меня из головы. Я пришел домой и не мог уснуть. Она дала мне отставку, а почему – не понимаю. Если бы понимал, мне было бы легче.

– Вот-вот, это негативная черта женщин, – деловито подтвердил Робер. – И не существует формулы, которой это можно выразить. Нет никаких аксиом. Так сам Стивен Хокинг [41]говорит, а он настоящий гений. Он сказал, женщина представляет собой абсолютную загадку.

Робер опять был в своей стихии.

– А как подумаешь, что вечно они носятся со своими настроениями и всякими там чувствами… Я лично ни в грош не ставлю всю эту эмпатическую трепотню. Вроде того, что всегда нужно стараться понять друг друга. Ну что это дает? Я хочу сказать: люди все равно не понимают друг друга, по крайней мере в пятидесяти процентах случаев. Ну да, мы касаемся друг друга, тянемся друг к другу, но в глубине сердца остаемся чужими. И в итоге понимания нет, каждый замкнут в себе самом. В том, что он считает истиной. Вот поэтому я так люблю астрофизику. Во вселенной царит ясность и существуют закономерности.

Я вспомнил о своем сне.

– Мне приснился ужасный, страшный сон, – сказал я. – Париж превратился в космический корабль, мы удалялись от Земли с постоянно возрастающим ускорением, и ни один человек не мог меня вспомнить, даже ты!

– Ну да, ну да, – нетерпеливо перебил Робер. – Сновидения всегда бывают путаными и безотрадными. Мозг перерабатывает отходы. Наверное, ты слишком плотно поужинал.

Я вздохнул:

– И почему ты все-таки мой друг, Робер? Что-то я забыл почему…

– Потому что крайности сходятся, и я, в отличие от тебя, должен бежать сейчас к студентам, пора растолковать им законы Ньютона. Вечером зайду, к концу последнего сеанса, сходим куда-нибудь, выпьем. Нет-нет, никаких возражений! Тогда вернемся к разговору об ужине, который будет в пятницу. Я не допущу, чтобы ты тут сидел один и предавался мировой скорби.

Робер повесил трубку.

Я допил кофе, поставил чашку в раковину. Орфей вскочила на мойку и укоризненно мяукнула, глядя на водопроводный кран. Я пустил воду и долго смотрел, как она лакает, довольная жизнью. В этот день мне хотелось перевоплотиться в кошку.

Главная черта моего друга – упорство в достижении цели. Вечером он, конечно, пришел в кино, и я, конечно, согласился пойти с ним выпить: никаких возражений Робер не принял. Но в одном пункте он, как выяснилось впоследствии, все-таки был не прав.