Эмир Кустурица - Сто бед (сборник)

Скрытые струями водопада, точно завесой, отделившего их от враждебного мира, они утолили свой голод рыбой, а потом отдались энергичному водному массажу. Коста не упускал из виду лес и доходившую до горы равнину. Вскоре слева появились солдаты.

Коста поспешно увел Младу в равнину, которая простиралась до горных отрогов с заснеженными вершинами. Там паслись сотни овец. Неожиданно совсем близко раздалось зловещее металлическое позвякивание. Млада и Коста бросились в гущу стада и присели на корточки. Солдаты уже выбежали из окаймлявшего озеро леса и внимательно вглядывались в даль. Млада легла на землю и в испуге крепко прижала к себе овцу.

– Бееее, – разнеслось по равнине.

Солдаты тотчас насторожились.

Один из них, увидев вдали хижину, бросился бежать, но попал на минное поле и, не успев произнести ни единого слова, взлетел на воздух! Самые закоренелые убийцы тоже боятся смерти – не чужой, своей собственной. В ужасе от случившегося с их главарем двое других остановились как вкопанные и стали медленно отступать к одинокому дереву на противоположном краю равнины.

Коста на четвереньках прополз среди животных в поисках Млады – стадо оказалось для беглецов лучшим из всех возможных укрытий.

Лежащий ничком Коста знал, что все в жизни – вопрос времени, но он также понимал, что это укрытие всего лишь временное. Когда он приподнял голову над овечьими спинами, один из солдат, тот, что осматривал окрестности в бинокль, выстрелил. Коста тут же спрятался в укрытие. Одна овца упала.

– Млада! – закричал Коста, озираясь в поисках молодой женщины.

– Коста! – тотчас откликнулась она.

Он поднялся и сразу понял, как им спастись. Снова встав на четвереньки, он собрал с десяток овец, которые принялись бесцельно слоняться, создавая бреши в стаде. Солдаты бросились вперед, теперь стали отчетливо слышны их голоса. Коста проскользнул среди животных и нашел Младу. Она вскрикнула от неожиданности. Он кивком указал ей направление, куда двигаться.

Они почти выбрались из стада, солдаты держали дистанцию примерно в сотню метров, и Коста оказался совершенно незащищенным. Он принялся лаять, как шарпланинская овчарка; согнувшись пополам, он повел стадо к минному полю. Как на картине, иллюстрирующей конец света, агнцы выстроились на заклание. И один за другим приводили в действие мины. Разодранные в клочья животные взлетели в воздух и открыли путь для Косты и Млады, которые тоже фигурировали на этом инфернальном полотне. Взявшись за руки, с залитыми кровью лицами, они пробежали сквозь тоннель плоти, глаз и рогов, и оба думали лишь об одном: перед ними разверзлись врата ада. Наконец стихли последние взрывы, и небо утратило цвет крови и плоти.

Внезапно перед ними открылась просека. На какое-то мгновение им показалось, что бедные агнцы проложили им путь к свободе. У края просеки стояли двое солдат. Парализованные ужасом, они не могли сделать ни шага. Беглецы смотрели на своих преследователей, а те – на них. Шах и мат… всем четверым! Каждый следующий шаг приведет в верной смерти. Казалось, одна Млада спокойно принимает свою участь. Она хотела спасти жизнь Косты. До леса было недалеко, она развернулась и бросилась бежать зигзагами. Трое мужчин оторопело следили за ней взглядами. Один из солдат вскинул ружье, но не успел сделать и шага, как под ногами у него разорвалась мина. Млада даже не обернулась. Другой солдат, стоящий спиной к Косте, тоже прицелился в девушку. Коста подпрыгнул, обрушился на него сзади, и тот напоролся на собственный нож. Из его горла брызнул фонтан крови и залил Косту, который тут же вскочил.

– Млада! – крикнул он. – Все кончено! Мы спасены!

И Млада остановилась.

Они посмотрели друг на друга. Коста махнул ей. Делая первый шаг ему навстречу, молодая девушка буквально замерла в воздухе, не понимая, как ей удалось пробежать через минное поле. Ее била дрожь: от радости, что она жива, и от ужаса, что она не знает, что еще может случиться. Она махнула Косте в ответ. Вытянув руки перед собой, он поводил ладонями вправо и влево. Без единого слова. Так он сообщал ей, чтобы она не отклонялась ни в ту ни в другую сторону. Она улыбнулась и испугалась еще больше. Млада кивнула, чтобы успокоить Косту, и засмеялась.

Коста издали повторил ее движение.

– Любовь моя, не двигайся! Не двигайся… я иду!

Она не расслышала. Радуясь, что преследование закончилось, она направилась к пню, чтобы присесть на него и отдохнуть, поджидая Косту. И, сделав первый шаг, встретила свою судьбу, явившуюся к ней на свидание. Прямо под ее ногами взорвалась мина и искромсала девушку в клочья. Словно перед чудовищной картиной конца света, Коста задрожал, рухнул на колени и воздел глаза к небу и к Богу.

Ни птичий щебет, ни колокольчики овец, спешащих с одного края пастбища на другой, ни даже лай стерегущих стадо и бегающих во все стороны собак – ничто не могло разбудить брата Косту. При первых лучах зари он уснул, повинуясь неписаным законам своей жизни и перенесенных страданий. Всякий раз, как усталость смежала его веки, он ненадолго засыпал, но так глубоко погружался в кошмарные сновидения, что, очнувшись, был совершенно не способен описать их. Он вскочил, только когда в его дверь толкнулась коза.

В печи снова занялся огонь, потому что порыв воздуха из открывшейся двери оживил головешки, оставшиеся от дров, которые Коста подбросил, прежде чем прилечь. Поднявшись, он увидел в окно, что солнце уже заливает возвышающуюся над равниной гору. Три пса резвились с овцами, пытаясь собрать их вместе; схватив кувшин с водой, Коста сполоснул лицо. Он перекрестился перед иконой святого Саввы и трижды коснулся лбом каменного пола. Затем прикрепил к поясу штанов веревку, пропущенную через торчащий из стены крюк, и стал крутиться вокруг своей оси, пока она равномерно не обвила его до шеи.

Утреннее солнце еще больше подчеркивало белизну герцеговинского камня, из которого были сложены дома в Увийеце. Заброшенная деревня не производила впечатления фантома, как часто бывает с поселениями, где больше никто не живет. Некогда здесь жили три сотни душ, теперь же остался один овцевод, который делал и возил на базар в Требинье сыр. Он с пастбища поприветствовал Косту, который привел его козу, привыкшую получать вознаграждение – горсть кукурузных зерен – за то, что каждый день будила его. Судя по винограднику, отделявшему Увийеце от монастыря, это утро ничем не отличалось от прочих. Коста сорвал несколько гроздьев и сунул в котомку, понимая, что они станут единственной его сегодняшней пищей. Колокольный звон, который с приближением к церкви все настойчивее призывал к первым словам молитвы, прогнал озноб, вызванный утренней прохладой.