Габриэль Маркес - История похищения

Вильямисар узнал об этом от Рафаэля Пардо. Время ожидания тянулось бесконечно долго. Вильямисар не знал ни минуты покоя. Он не отрывался от радио и телефона и испытывал огромное облегчение, если никаких плохих известий не поступало. Пардо он звонил в любое время дня и ночи, спрашивая одно и то же:

– Как дела? Долго это все будет продолжаться?

Пардо старался охладить его пыл, апеллируя к здравому смыслу.

Каждый вечер Вильямисар возвращался домой в отчаянии.

– Надо выбить из президента указ, или всех заложников перебьют! – твердил он.

А Пардо все его успокаивал… Наконец 28 января Пардо сам позвонил Вильямисару, чтобы сообщить: текст указа готов и отдан на подпись президенту. Задержка лишь в том, что его должны подписать все министры, а министра связи Альберто Касаса Сантамарию никак не могут найти. Но затем Пардо все-таки до него дозвонился и припугнул его, держась, как обычно, запанибрата:

– Господин министр! Или вы через полчаса будете здесь и подпишете указ, или вы больше не министр!

Указ 303, изданный 29 января, убрал все препятствия для сдачи наркоторговцев полиции. Как и предполагало правительство, общественность сочла, что президента замучила совесть из-за смерти Дианы. Это, как всегда, породило разноречивые мнения. Одни считали указ уступкой наркомафии, сделанной под давлением взбудораженной общественности. Другие говорили, что решение президента было вполне ожидаемо, хотя Диана Турбай его не дождалась. Но на самом деле президент Гавирия подписал указ, потому что убедился в его необходимости. И, подписывая, прекрасно понимал, что промедление в данном случае может быть сочтено признаком жестокости, а запоздалое согласие – признаком слабости.

Назавтра, в семь часов утра президент позвонил Вильямисару. Звонок был ответный: накануне Вильямисар звонил президенту, чтобы поблагодарить его за указ. Гавирия выслушал его в полном молчании и разделил с ним печаль по поводу трагедии 25 января.

– Это был ужасный день для всех нас, – сказал президент.

Затем Вильямисар с легкой душой позвонил Гидо Парре.

– Надеюсь, теперь вас указ устраивает? – спросил он.

Гидо Парра уже изучил его вдоль и поперек.

– Конечно! Теперь все нормально. Раньше бы так! Скольких бед нам удалось бы тогда избежать!

Вильямисар спросил, что еще предпринять.

– Ничего, – заверил его Гидо Парра. – Это вопрос двух суток.

Невыдаванцы немедленно выпустили заявление, в котором говорилось, что они отказываются от казни заложников, уступая просьбам своих выдающихся сограждан. Вероятно, имелись в виду радиообращения Лопеса Мичельсена, Пастраны и Кастрильона. По сути, Невыдаванцы соглашались с текстом указа. «Мы сохраним жизнь оставшимся заложникам», – обещали Невыдаванцы и, делая особую уступку, обещали буквально через несколько часов освободить одного человека. Вильямисар, беседовавший с Гидо Паррой, от неожиданности даже подскочил.

– Как это одного?! Вы же сказали, что выпустят всех!

Гидо Парра и глазом не моргнул.

– Спокойно, Альберто. Это вопрос восьми дней.

Маруха и Беатрис не знали о гибели заложниц. Не имея телевизора и радио, получая информацию только от врагов, невозможно было узнать правду. Противоречия в рассказах охранников наводили на мысль, что версия о переводе Марины в другую усадьбу лжива. А раз так, то оставалось одно из двух: либо ее выпустили на свободу, либо убили. Таким образом, если раньше Маруха и Беатрис были единственными, кто знал, что Марина жива, то теперь только им было неизвестно, что она мертва.

Поскольку они терялись в догадках об участи Марины, опустевшая кровать выглядела призрачно, неким страшным символом. Монах вернулся через полчаса после того, как Марину увели. Вошел, как тень, и притулился в углу.

– Что вы сделали с Мариной? – резко спросила Беатрис.

Монах сказал, что в гараже их поджидали два новых начальника, не пожелавших зайти в комнату. Он поинтересовался, куда увозят Марину. В ответ раздалось гневное:

– Заткнись, сукин сын! Тут вопросов не задают!

После чего ему приказали вернуться в дом, оставив Марину со Злыднем, который был его напарником.

Рассказ Монаха звучал правдоподобно. Будь он соучастником преступления, вряд ли ему удалось бы вернуться за такое короткое время, да и не верилось, что у него хватит духу убить немощную женщину, которую он ласково называл бабушкой и которая относилась к нему как к своему внуку. А бессердечный, кровожадный Злыдень, с удовольствием похвалявшийся своими черными делами, конечно, был на такое способен. Под утро тревога заложниц усилилась. Внезапно их разбудил странный звук: так скулят раненые собачонки. Это плакал Монах. Он отказался от завтрака и сидел пригорюнившись. Несколько раз до Марухи и Беатрис донеслись его тихие причитания:

– Какое горе, что увезли бабушку!

Однако он так и не признался, что Марину убили. Хотя упорный отказ Дворецкого вернуть телевизор и радиоприемник усиливал мрачные подозрения заложниц.

Когда же после нескольких дней отсутствия в дом вернулась Дамарис, ситуация стала еще непонятнее. Однажды ночью, прогуливаясь по двору, Маруха спросила хозяйку, куда она уезжала, и та ответила вроде бы совершенно искренне:

– Я ухаживала за доньей Мариной. – И добавила, не давая Марухе опомниться: – Она постоянно про вас вспоминает и передает привет.

А затем как бы невзначай ввернула, что Злыдень теперь охраняет Марину, поэтому его тут не видать. С той поры, куда бы Дамарис ни уходила, она всегда возвращалась с новостями о Марине. И чем охотнее ими делилась, тем меньше доверия они вызывали. Заканчивалось все ритуальной фразой:

– Донья Марина поживает прекрасно!

У Марухи не было оснований доверять Дамарис больше, чем Монаху или другим охранникам. Но и совсем никому не верить тоже вряд ли было разумно: в той ситуации, в которой они оказались, могло произойти что угодно. Хотя будь Марина жива, их, наверное, не лишали бы возможности послушать новости… Или от них скрывают что-то другое, еще более ужасное?

В разгоряченном воображении Марухи мелькали разные картины, вплоть до самых фантастических. Она старалась скрывать свою тревогу от Беатрис, боясь, что та не выдержит правды. Но на самом деле Беатрис это не грозило. Она даже мысли не допускала о том, что Марину могли убить. Сны, которые ей тогда снились, тоже настраивали ее на безмятежный лад. То брат Альберто, которого она видела отчетливо, как наяву, подробно докладывал об усилиях, которые он предпринимает для их освобождения, говорил, что все будет хорошо, надо только чуточку потерпеть – и они окажутся на свободе. То отец приносил успокоительное известие, что с кредитными карточками, которые она забыла в сумке, ничего не случилось. Эти видения были настолько реальными, что Беатрис сама не могла определить, где сон, а где явь.