Амели Нотомб - Счастливая ностальгия. Петронилла (сборник)

Я помогла ей поднять вещи на шестой этаж без лифта. Оказавшись дома, она воскликнула:

– Больше никакого зимнего спорта!

– Это упадство?

Она проигнорировала мой вопрос и заявила:

– Давай никому не скажем, что мы вернулись? Мне интересно: как это, когда под самый Новый год никто не знает, что ты в Панаме. [30]

– Но я-то знаю, что ты здесь.

– Да. Ты имеешь право обо мне заботиться.

Похоже, она всерьез считала это большой привилегией. Поскольку она только что пережила серьезный приступ астмы, я решила, что с ней следует обращаться осторожно. Мы совершали медленные прогулки по парку Версаля, скверу Багатель и Люксембургскому саду. В кафе-кондитерской я угощала ее горячим шоколадом и пирожными с каштанами и взбитыми сливками. Мои заботы удостоились ее благодарности.

– Знаешь, а тебя взяли бы в службу опеки над пенсионерами.

– Да уж, от благодарности ты не умрешь.

31 декабря я тщетно обзванивала рестораны, ни в одном не осталось мест. Я предложила новогодний вечер с шампанским и яйцами всмятку у меня или у нее дома. Похоже, это ее не воодушевило, и она предложила:

– А что, если поехать к моим предкам?

– Ты это серьезно?

– А что, не хочешь?

– Хочу, но это как-то неудобно.

Она пожала плечами и позвонила родителям.

– Порядок, – объявила она. – Если только тебя не смутит присутствие членов ячейки.

– Какой ячейки?

– Коммунистической ячейки Антони.

Такая экзотика еще больше усилила мое желание поехать туда. Ближе к вечеру мы с Петрониллой оказались в электричке линии В. На конечной станции мы сели в автобус, которой повез нас по чистенькому унылому пригороду. Семейство Фанто обитало в небольшом домике, который собственными руками построил дед полвека назад. Вполне заурядный и уютный.

Пьер Фанто, высокий симпатичный мужчина лет пятидесяти, представил мне активистов ячейки: коммунист Доминик и некая дама по имени Мари-Роз – престарелая сталинская болонка, непреклонная и зловещая. Франсуаза Фанто, женщина с тонкими, красивыми чертами лица, прислуживала этому собранию скромно и застенчиво, что, похоже, удивляло меня одну.

О чем бы ни заходила речь, все старались прежде всего заручиться поддержкой этой Мари-Роз. Не знаю, может, ее авторитет и впрямь был непререкаем, но то, что она говорила, несомненно, являлось здесь истиной в последней инстанции. Так, когда Доминик неосторожно заметил, что дела в Северной Корее, похоже, идут не очень, она резко оборвала его:

– Они гораздо лучше, чем в Южной Корее, вот что главное.

Пьер заговорил о недавней поездке в Берлин, выразив обеспокоенность повышением цен. Мари-Роз даже не дала ему закончить фразу.

– Все немцы из Восточной Германии сожалеют об утраченном счастье! – отрезала она.

– Хорошо, что у нас еще осталась Куба! – отозвался Пьер.

Я хранила молчание и наблюдала за Петрониллой, она явно привыкла к подобным разговорам и никак на них не реагировала, объедаясь копченой колбасой. Отец поставил музыку. Поскольку мое невежество в области французской эстрады трудно себе вообразить, я простодушно поинтересовалась, кого это мы сейчас слушаем.

– Это же Жан Ферра! – возмущенно ответила Мари-Роз.

Пьер откупорил бутылку превосходного белого бордо – наконец-то у нас обнаружились общие ценности. Вино несколько разрядило атмосферу.

– Что будем есть? – поинтересовалась Петронилла.

– Я приготовил говядину, тушенную с морковью, – ответил отец.

– Ах, это тушеная говядина Пьера, – пришел в восторг Доминик.

Это классическое блюдо французской кухни, неизвестное в Бельгии, я попробовала с большим любопытством.

– Ты никогда не ела говядину, тушенную с морковью? – удивился Пьер.

– И откуда же вы? – спросила меня Мари-Роз.

– Из Бельгии, – осторожно ответила я, подозревая, что любая другая информация возбудит недоверие.

Затем все с большим воодушевлением заговорили о французской политике. 2002-й был ужасным годом, и следующий, 2003-й, не предвещал ничего хорошего. Они принялись комментировать различные социальные преобразования, которые возмущали их в высшей степени. Каждый раз Пьер раздраженно восклицал:

– Это все Митт’ран!

Собравшиеся горячо и пылко поддерживали его.

Приближалась полночь, а тема разговоров не менялась. Франсуаза принесла роскошную шарлотку собственного приготовления. Я съела довольно внушительный кусок.

– У бельгийцев хороший аппетит, – одобрила коммунистическая ячейка.

Я не стала отрицать. Когда часы пробили двенадцать, мы выпили шампанское «Барон Фуэнте».

– Единственный аристократ, которого вы встретите в моем доме, – сказал Пьер.

Держался он прекрасно. Ко всем бесчисленным достоинствам шампанское обладает еще одним даром – утешает меня. И даже когда я сама не знаю, зачем меня нужно утешать, оно, шампанское, знает.

Около двух часов ночи я рухнула на старый диванчик на чердаке и мгновенно уснула.

Через несколько часов мы с Петрониллой сели на поезд до Парижа.

– Ну как, не слишком травмирована? – спросила меня она.

– Нет. А что?

– Ну, эти заявления ячейки…

– Реальность превзошла самые смелые ожидания.

Она вздохнула:

– Мне стыдно за отца.

– Это ты зря. Он очень милый и симпатичный.

– Ты слышала, что он несет?

– Какая разница? Совершенно безобидный вздор.

– Он не всегда был безобидным.

– Теперь это вполне невинно.

– Он лишь повторяет то, что говорил его собственный отец.

– Вот видишь, это же просто сыновья преданность. Реальности для него не существует.

– Вот именно. В общем, я ужасно страдала. Как тебе такое: раз собственность – это зло, он никогда не запирал двери на ключ. Ты не представляешь, сколько раз нас обкрадывали. Я так психовала.

– Понимаю. А твоя мать думает так же, как и он?

– Кто ее знает? Она умная, но какая-то робкая. У нее есть членский билет компартии, но думаю, что на выборах, в кабинке, она голосует за социалистов.

– Она боится отца? Вид у него не слишком грозный.

– Она не хочет его огорчать. Но она совсем не такая, как он. Мама больше всего на свете любит оперу. Это она выбрала мне такое имя.

– А твоя невероятная литературная образованность – откуда это?

– Это моя собственная заслуга. Отец читает только «Юманите» или книги о Первой мировой войне, это его страсть. А мама исключительно любовные романы.

– Понятно. Ты чувствовала себя ужасно одинокой!

– Ты даже не представляешь!

Из окна поезда я рассматривала ландшафт со скромными постройками. Справедливости ради надо сказать, что есть пейзажи куда более унылые, чем этот, – с домиками, иногда довольно старинными, мирными улочками и ухоженными палисадниками. Почему же именно эта панорама вызвала у меня такое острое желание покончить с собой?