Ники Пеллегрино - До свидания, Рим

– На вилле сейчас очень тяжело, – ответила я. – Все беспокоятся за синьора Ланца. Бетти тоже нездорова. Она никого не желает видеть, кроме меня и доктора Сильвестре. Он говорит, что ей нужно больше отдыхать, но это не помогает. Если я не смогу заставить Бетти есть, она просто умрет от истощения.

– Серафина, ты не обязана заботиться об этой женщине, – сказала мама, с беспокойством глядя на меня. – Пусть за ней ухаживают другие. Разве у нее нет родственников? Друзей?

– Они все остались в Америке. В Риме у нее никого, кроме меня.

– Эти люди – твои наниматели, а не родственники, – возразила мама. – Мне не нравится, что тебя поставили в такое положение. Это никуда не годится.

– Я же не против… я рада сделать все, что в моих силах.

– Серафина…

– Mamma, если бы ты слышала синьора Ланца, когда он репетирует по утрам… Это удивительно и ни с чем не сравнимо. Его голос словно наполняет тебя… Если я могу ему чем-то помочь, как-то поддержать этот голос, значит, я исполняю Божью волю.

Мама с сестрой странно посмотрели на меня.

– А ты и правда в него влюблена, – удивленно сказала Кармела.

В ответ я только пожала плечами. Каждый на моем месте чувствовал бы то же самое. Да, я любила его, но не той любовью, которую имела в виду сестра. А разве могло быть иначе? Марио Ланца не был моим. Он принадлежал Бетти и детям. Я любила Марио за его талант, за нежность и грусть, но больше всего – за те моменты, когда, несмотря на все свое величие и славу, он нуждался в помощи неприметной римской служанки.

– Все очень серьезно. Знаю, вы думаете, что я преувеличиваю, но вы просто их не видели.

Я посмотрела на фотографию, которую все еще держала в руках.

– Поверить не могу, что теперь все совершенно по-другому. Когда сделали эту фотографию? Два года назад, самое большее – три. Как могла жизнь так быстро перемениться?

Мама осторожно забрала у меня фотографию и положила назад в коробку:

– Забудь пока о нем. Иди лучше сюда, помоги мне с волосами. И ты еще не знаешь, какие у твоей сестры новости. Она нашла работу и получает почти столько же, сколько ты. Что, удивлена? Ты так переживаешь за семью Ланца, что совсем забыла о своей собственной.

Я со стыдом поняла, что мама права. Я и не знала, что Кармела выступает в местных кафе и барах, а иногда и на частных вечеринках. Она показала мне платье, которое сшила ей мама – темно-синее, из чистого шелка, – и с гордостью сообщила, какие чаевые получает, когда выходит в нем на сцену.

– Так что бог с ним, с этим дурацким фильмом. Я все равно стану звездой – даже не сомневаюсь.

При мысли, что сестра, одетая в легкомысленное платье, выступает перед чужими людьми, мне стало не по себе. Зато ее мечта сбылась, подумала я. Кармела поет, и необязательно это приведет к чему-то еще, пусть даже она недостаточно взрослая для подобных нарядов и вечеринок. На самом деле меня так поглотила жизнь Марио и Бетти, что просто не было сил волноваться еще о ком-то, даже о родной сестре.

Марио снова вернулся домой. От предостережений врачей он только отмахивался, в своей болезни винил антибиотики и заявлял, что идет на поправку. Он по-прежнему ходил с тростью, но уже не мог усидеть на месте и собирался вскоре продолжить гастроли.

Про себя мы с Пепе гадали, не кончаются ли у Ланца деньги. Тратили в этом доме не глядя, и мы оба слышали, как Бетти жалуется, что надо оплачивать счета из больницы и услуги Косты.

– Может, синьор Ланца собирается продолжить гастроли просто потому, что у него нет другого выбора, – сказала я одним поздним утром, наблюдая, как Пепе готовит обед.

– Карузо тоже продолжал выступать, когда был нездоров, и ни к чему хорошему это не привело, – мрачно заметил Пепе.

На улице было холодно, окна в кухне запотели от пара, поднимавшегося от кастрюли с куриным бульоном, томившимся на плите уже несколько часов. Пепе собирался приготовить сытный суп с ячменем и лимоном.

– У синьора Ланца просто болит нога, – ответила я. – Это не помешает ему выступать.

– Помнишь, что он сказал тем вечером, когда мы втроем сидели за этим столом? Если тело истощено, то и голос не звучит. Чтобы петь, нужны силы, – напомнил Пепе, процеживая бульон через сито, в котором осталась груда куриных костей и разваренных овощей.

Только с Пепе я могла поговорить о том, что происходило в стенах виллы Бадольо. Правда, он видел и слышал гораздо меньше, чем я, но все равно понимал меня и, думаю, тоже беспокоился за Марио и Бетти.

– Ты заметила, что он стал говорить более низким голосом? – спросил Пепе. – Интересно, как это сказывается на пении?

Марио ни разу не репетировал с тех пор, как вернулся из больницы: до полного выздоровления Коста запретил ему даже распеваться. Каждое утро мы ждали, не нарушат ли тишину вокальные упражнения, а потом его счастливая ария – Vesti la Giubba. Тишина угнетала, ведь мы знали, какие божественные звуки могли бы ее наполнить.

– Ему недавно исполнилось тридцать семь, – продолжил Пепе. – Обычно сила и вес голоса с возрастом меняются. Может, именно это и происходит? Его голос становится темнее и еще богаче.

Пепе попробовал бульон, нахмурился и добавил щепотку белого перца и соли. На плите шкварчал в оливковом масле лук, на столе лежали нарезанные лимоны и стоял открытый пакет ячменя. До обеда оставался целый час, Бетти отдыхала, и мы могли беседовать в свое удовольствие.

Не помню, о чем еще мы говорили в тот день. Возможно, о музыке или о семье Ланца. Дети последнее время отбились от рук, и гувернанткам приходилось с ними нелегко. Марио смотрел на шалости маленьких Ланца сквозь пальцы, а ослабевшая Бетти не могла ими заниматься. Одна из горничных уволилась, экономка была чем-то расстроена. Возможно, мы говорили об этом или о здоровье Марио, обсуждали блюда, которые собирался приготовить Пепе, или лучший способ сварить куриный бульон. Нам вновь стало легко друг с другом, и наши беседы согревали мне сердце, несмотря на все несчастья, которые обрушились на виллу Бадольо.

Для Бетти Пепе, как всегда, готовил особенно тщательно. Он разогрел кусочек хлеба и намазал его маслом, посыпал суп тертым пармезаном, потом снова попробовал и, прежде чем налить в тарелку, добавил еще какой-то приправы. Я знала, что если верну ему поднос с почти нетронутой пищей, он придет в отчаяние, но в следующий раз будет стараться с не меньшим усердием.

– Пахнет очень вкусно. Попробую уговорить ее поесть, – пообещала я, забирая у него поднос.

– Удачи! – крикнул мне вслед Пепе.

Шторы в спальне Бетти были опущены, а сама она лежала в постели, безмолвная и неподвижная.

– Синьора, пора вставать, – бодрым голосом сказала я.

– Серафина? – пробормотала она. – Это вы?