Чак Паланик - До самых кончиков

– Я научилась встречать их с восторгом, сияющим взглядом следила, как они вываливают наружу свои мясистые хоботки. Знала, что каждый из них дает мне шанс поэкспериментировать и отполировать технику.

Она прикрыла веки, грезя воспоминаниями.

– Среди жестокосердных учителей были и женщины, чьи ладони стискивали мне затылок. Переплетя пальцы, чтобы я не выскользнула, они оседлывали мое лицо, понуждая вылизывать подставленное, пока я не начинала задыхаться.

Голос ее звучал ровно, без обиды или жалости к себе. За стенами пещеры ярилась метель, внутри же потрескивал камелек и булькала похлебка из свеженаловленных ящериц. Помешивая в казанце, Баба говорила:

– Так прошло детство, за ним промелькнуло отрочество. За годы тренировок моя сила лишь преумножилась, а вот стареющие учителя начинали сдавать. К этому времени я успела их поработить своими эротическими навыками, и не мудрено: ведь я стала живой энциклопедией чувственной техники. Уже нигде не могли они обрести удовлетворение, кроме как со мной, а я брала у них все, чему только могла научиться. Люди несли и золото, и драгоценности, и прочие вещи, которые мне были неинтересны. И наконец моя хижина стала свидетелем сцен, пронизанных мольбами и местью. Каждого и каждую из моих бывших мучителей я довела до смертельного экстаза.

Бабий эпос не прерывался, даже когда она поднялась, покряхтывая, и зашлепала по отпотевающей пещере.

– Слух обо мне, корифее секса, разнесся по миру, и началось паломничество. Стар и млад, кто в штанах, кто в юбке – все взыскали моих советов.

Молоденькую ведьму осадили толпы, алкавшие сподобиться ее тайн, проникнуть в сокровищницу, обретенную за бесчисленные ночи неутомимых трудов.

– И вот, чтобы отделить плевелы от доброго зерна, я удалилась в пещеру: ведь осилить такой путь могли лишь самые крепкие и юные. Дрянцо, старое и ветхое, издыхало по дороге, костями вымостив незарастающую тропу.

Каркающий смех.

– Шерпы отказываются приближаться к моему жилищу, – пожаловалась Баба. – Думают, что я умерщвляю своих полюбовников, но истина состоит в том, что смерть приходит к ним от их собственной длани…

Лишь самые выносливые и физически здоровые абитуриенты добирались до пещерной секс-академии. Это было ясно по скелетам: ни одного калеки. Или уродца. Черепа изящные, зубы сахарные – сразу видно, красивые были люди. Они приходили в поисках наслаждения для самих себя, объяснила Баба.

– Лишь Макс прибыл с целью нести удовольствие другим. Увы, стоило ему осознать власть, которую дает это искусство, как он решил воспользоваться им в корыстных интересах!

Она показала пальцем на скелеты и сорвавшимся голосом посетовала:

– Довели самих себя…

Плоть учеников и учениц таяла от изнурения, подтачивалась недоеданием. Вскоре даже самые юные из них начинали выглядеть старше своей наставницы. А потом обязательно наступал день, когда, вернувшись с охоты, Седобородка обнаруживала очередной труп.

Что ж, нет худа без добра, и если Бабе глянулся подвздошный гребень какого-нибудь мертвого воспитанника, она могла его позаимствовать под новый проект. В ход шло все: и голосовые связки, и ахиллесовы сухожилия, и вяленые кишки, которые успешно заменяют бечевку. Так прекрасноликие мертвецы, можно сказать, приносили Бабе больше радости после смерти, нежели при жизни. Если улыбалась удача, к моменту появления на пороге нового студента отшельница успевала смастерить очередное приспособление для удовольствия.

Ошеломленная Пенни уточнила:

– То есть вы… этими косточками…

Да. Вся линейка «До самых кончиков» была смоделирована на конструктивных принципах Седобородки. Скажем, ухватистое коромысло одного из агрегатов могло иметь своим прототипом ребро. Диаметр другой игрушки был продиктован пропорциями бедренной кости человека.

Показывая на хитросплетение локтевых костей и сухожилий в одном из углов пещеры, Баба сообщила:

– Однажды Макс меня вон той штукой чуть не прикончил! – Ее взор танцевал. – До такой степени навострился, что едва не отправил на тот свет моим же изобретением!

Посмеиваясь в усы, она рассказала, как Максвелл вызвал ее на эротическую дуэль. Юный, самоуверенный, голый самец встал в дерзкую позу – руки на поясе, ноги шире плеч. Нажав на головку торчащего рычага, выжал его до колена и отпустил. Отвердевший орган смачно шлепнул по мускулистому животу. Строя глазки, где плясали чертенята, покрутил на талии невидимый хулахуп, заодно помахивая срамным удом из стороны в сторону и приговаривая: «А ну, старая, подставляй корыто! Обучила мулодца – получи горсть зулотца!»

– Как же вам удалось спастись? – всплеснула руками Пенни.

Улыбаясь воспоминаниям, Седобородка пояснила:

– Оружие, которым он думал меня нафаршировать, выскочило. Да-да, словно пробка из бутылки, а возникший при этом реактивный импульс отбросил меня назад, отчего я и приложилась затылком о каменный свод. Когда пришла в себя, Макса и след простыл. Скрылся, шельмец, прихватив наиболее удачные из моих находок.

– Да, но почему та штука все-таки пульнула? – не отставала Пенни.

– Я подменила одно удовольствие другим. Подумала о том, до чего красивой была моя мама и до чего сильно я ее обожала. И тогда она крикнула.

Баба торжественно коснулась самое себя.

– «Она»? В смысле, вагина? – изумилась Пенни.

– Дитя! – повысив голос, обратилась к ней наставница. – Помни, энергию можно извергать из любого телесного отверстия!

Пенни уважительно отхлебнула лишайникового чаю и призадумалась над концепцией.

– Вот, – продолжала секс-колдунья, что-то выковыривая из собственных влажных недр, – вот все, что у меня осталось от мамы.

Предмет, что начал показываться на глаза, был коричневатым, как полированное дерево, и цилиндрически-продолговатым наподобие карандаша. Наконец раздался тихий чмокающий звук.

– Ее самый длинный палец, – пояснила Баба, понизив голос. – Успела отрезать, пока дикие звери глодали все остальное.

Она вручила вещицу Пенни для более близкого знакомства. Палец влажно блестел, его поверхность бороздили морщины. С узкого конца торчал обесцвеченный ноготь. Противоположный, более широкий торец заканчивался зазубренным обломком желтоватой кости. Теплый и насыщенный природными внутренними маслами Бабы, он казался живым. Даже в пещерном мраке эта диковинка напоминала произведение искусства.

Пенни взвесила реликвию на ладони и тут же взгрустнула, потому что вспомнилась родная мама и то, как она – голая и распяленная между спинками кровати – силилась вырваться из пут на пыльном чердаке в далекой Небраске. Вот и сейчас, поди, лопочет на неведомых наречиях, бьется, как наркоман при ломке, дрожа на мокрых от пота простынях, будто дикое животное. Этот образ заполнил Пенни тоской и отчаяньем.