Амели Нотомб - Гигиена убийцы. Ртуть (сборник)

– А я все еще жив.

Потом он улыбался ей, смотрел на огонь и замолкал. И, как ни странно, такие вечера девушка очень любила.

Лицо Хэзел засияло от счастья. «Вот и вы наконец!» – читалось на нем. Медсестра подумала, что никто еще не встречал ее с такой радостью.

Она сунула девушке в рот термометр. Хватило трех раз, чтобы это стало традицией. В этой пятиминутной церемонии у каждой была своя роль: одна в упор смотрела на другую, а та отводила взгляд. Медсестра снова солгала:

– Тридцать девять. Держится.

– Отлично! Помассируйте меня.

– Потерпите минутку, пожалуйста. Мне понадобится тазик. Где я могу его найти?

– Наверное, в кухне.

– А где она?

– В подвале. Вам придется попросить Капитана открыть ее: дверь запирают на ключ. Представляете, сколько там кастрюль, в которых я могу увидеть себя!

Франсуаза отправилась к старику; тот отчего-то замялся:

– Тазик? Это еще зачем?

– Для клизмы.

– Надо же, кто бы мог подумать, что молодая женщина с такими изысканными манерами может прописать клизму. Подождите немного здесь, хорошо?

Минут через десять он поднялся с озабоченным видом:

– Тазика нет. Большая миска вас устроит?

– Конечно.

С явным облегчением он снова спустился в подвал и принес миску из грубого фаянса, не покрытую глазурью. Франсуаза поблагодарила и вернулась в комнату, думая: «Руку даю на отсечение, тазы в доме есть. Зато в такой миске ничего не отражается».

– Зачем вам это? – спросила Хэзел.

– Для клизмы.

– Не надо, пожалуйста, я терпеть этого не могу!

Франсуаза задумалась, а потом сказала:

– Ладно, только если Капитан спросит вас о клизме, не говорите, что я вам ее не делала.

– Хорошо.

– А теперь я на минутку воспользуюсь вашей ванной, можно?

И медсестра скрылась за дверью. Девушка услышала, как потекла вода. Потом Франсуаза вышла и начала ее массировать.

– Знаете, я уже не могу без вашего массажа. Это так приятно.

– Тем лучше, потому что при вашем заболевании это очень полезно.

– Что вы скажете о моей ванной комнате?

– Ничего.

– Да что вы! Я уверена, что вы никогда такой не видели. Ни раковины, ни ванны – ничего, что можно было бы наполнить водой. Струя из кранов льется прямо на пол, он наклонный, и вода попадает через отверстие прямо в сточную трубу. Удобно мыться, ничего не скажешь! Обычно я принимаю душ, только изредка мне милостиво соглашаются принести ванну; я вам говорила, как я ее принимаю. А туалеты-то, они во всем доме одинаковые, Капитан купил их у Французских железных дорог: ведь в поездах унитазы устроены так, что в них не задерживается вода. Он даже до этого додумался!

Хэзел тихонько рассмеялась.

– Все эти предосторожности так глупы: у меня нет ни малейшего желания видеть мое лицо. Хотя, в самом деле, если бы не это хитроумное оборудование, я могла бы взглянуть на свое отражение просто по рассеянности. И это было бы для меня так же гибельно, как для Нарцисса, только по причинам прямо противоположным.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом, эта тема слишком тягостна для вас. Вы постоянно к ней возвращаетесь, а это может повредить вашему здоровью.

– Вы правы. Поговорим о вас – вы ведь красивая. У вас есть жених?

– Нет.

– Как же так?

– Все-то вы хотите знать!

– Конечно.

– Я скажу вам только то, что захочу сказать. У меня было три жениха. С каждым из них я встречалась месяца по четыре, после чего их бросала.

– Они плохо с вами обращались?

– Мне было с ними скучно. Хотя я выбирала очень разных мужчин, каждый раз надеясь, что уж с этим-то будет интереснее. Увы, похоже, что через четыре месяца все они становятся одинаковыми.

Девушка рассмеялась:

– Рассказывайте дальше!

– Что же еще вам рассказать? Они были очень милые. Но чары первой поры развеивались, и что оставалось? Жених, славный малый, желающий стать мужем. Нет, конечно, они мне очень нравились, но жить с ними… Мне кажется, любовь – это совсем другое.

– Значит, вы никогда не были влюблены?

– Нет. Самым верным признаком мне кажется то, что я, когда была с ними, думала о моих пациентах в больнице. Ничего не могу с собой поделать: работа увлекает меня куда больше, чем все эти любовные дела.

– Ваши женихи были молодые?

– Примерно мои ровесники.

– Ваши слова меня утешают. Я никогда не встречалась с молодыми людьми, и это приводило меня в отчаяние. Когда мне было шестнадцать-семнадцать лет, юноши пытались ухаживать за мной. А я была так глупа, что давала всем от ворот поворот. Я ждала большой любви: смешно вспомнить, каких только иллюзий я не питала на этот счет! Знай я тогда, что в восемнадцать лет буду обезображена, не тратила бы драгоценные годы на мечты о прекрасном принце. Так что, когда вы говорите, что молодые люди не оправдывают надежд, мне становится легче.

Франсуазе подумалось, что если Хэзел и не знала юношей, то с мужчинами постарше некоторый опыт наверняка имела.

– Почему же вы остановились на самом интересном месте? Расскажите мне о них побольше плохого.

– Ничего плохого я вам сказать о них не могу.

– Ну постарайтесь!

Медсестра, массируя, пожала плечами. Помедлив, она изрекла:

– Наверное, все они в какой-то мере шиты белыми нитками.

Девушка пришла в восторг:

– Да, именно так я их себе и представляла. Когда мне было десять лет, в Нью-Йорке со мной в классе учился один мальчик, за которого я хотела выйти замуж. Мэтью не был ни красивее, ни умнее, ни сильнее, ни забавнее других мальчишек. Но он всегда молчал. И от этого казался мне интересным. А потом, в конце учебного года, Мэтью получил лучшую оценку за сочинение. Ему пришлось прочесть его перед всем классом: это был очень многословный рассказ о том, как он катался на лыжах в зимние каникулы. После этого я расхотела выходить за него замуж и решила, что не бывает по-настоящему загадочных мальчиков. Ваши слова это подтверждают. Конечно, в ваших устах они весомее, чем в моих, – ведь когда это говорю я, любому придет на ум только одно: «Зелен виноград». Если бы Мэтью увидел меня сегодня, он бы только порадовался, что я раздумала выходить за него замуж.

Медсестра промолчала.

– О чем вы думаете, Франсуаза?

– Думаю, что вы много говорите.

– И какой вывод вы из этого делаете?

– Что вам это очень нужно.

– Так и есть. В этом доме я ни с кем не разговариваю. Я могла бы, если б хотела. Когда я с вами, я чувствую, что мой язык свободен, – другого слова не подобрать. Опять вспоминается «Граф Монте-Кристо»: когда два узника встречаются после долгих лет одиночества, они говорят, говорят и не могут наговориться. Они по-прежнему в заточении, но как бы уже наполовину свободны, потому что каждый нашел друга, с которым можно поговорить. Слово освобождает. Удивительно, не правда ли?