Маргарет Джордж - Ошибка Марии Стюарт

Помаргивая, он уставился на нее. Что за слабый, тщедушный человечек! Он казался гораздо старше своих тридцати четырех лет, как будто был сделан из гораздо более хрупкого материала по сравнению со своим сводным братом лордом Джеймсом. Казалось, Джеймс присвоил весь хороший строительный материал из утробы своей матери и оставил Уильяму лишь жалкие крохи.

Уильям откашлялся, достал носовой платок и шумно высморкался. Потом он убрал платок, оперся на трость и сказал:

– Сегодня мы отмечаем славное семейное торжество. Фортуна Дугласов поднялась высоко как никогда. Мы получили нового короля Шотландии, и мой брат, лорд Джеймс, будет регентом.

Ее охватила холодная дрожь, несмотря на теплый июльский день:

– Сегодня?

– Да. Сегодня в Стирлинге маленький принц был помазан и коронован.

– Сегодня?

– Не более двух часов назад, миледи.

– Ох! – Для Марии это известие было равносильно физическому удару, и она упала на колени. – О небо, сжалься надо мной! – воскликнула она и разрыдалась.

Еще несколько мгновений назад она не понимала, что может потерять что-то еще.

Дни тихо проходили за днями. После шести недель бурных событий, каждое из которых было еще более шокирующим и болезненным, чем предыдущее, казалось странным, что ничего не происходит. Мария проплакала несколько дней, потом лежала целыми днями, иногда гуляла, молилась или читала. Постепенно и независимо от нее время снова обрело смысл, и она больше не лежала ночами без сна и не дремала дни напролет. Она вела счет дням и даже отмечала именины святых, хотя к ней так и не допустили католического священника. Она работала над вышивкой по эскизам Мэри Сетон. Аппетит понемногу вернулся к ней, и время от времени она выпивала довольно много вина. Она написала Мелвиллу и попросила его прислать кое-какую одежду из Холируда.

Ее переселили в квадратную башню на другой стороне двора, в ее старые апартаменты, знавшие более счастливые дни. Ее гобелены – серия из десяти охотничьих сцен на желтом и зеленом шелке – снова украшали стены, отделанные и оштукатуренные заново, пока она находилась в другой башне. Здесь были широкие камины и даже ниша у восточного окна, служившая католической молельней. Туда принесли образ Мадонны (хранившийся в кладовой, после того как семья обратилась в протестантство), а рядом она повесила распятие.

Некоторым образом Марии не хватало уединения круглой башни, потому что теперь она находилась пугающе близко к членам семьи Дугласов и они могли пристально следить за ней. Судя по всему, именно поэтому ее решили переселить сюда. С другой стороны, она сама могла наблюдать за ними, изучать их и знакомиться с их привычками и слабостями, а также часто встречаться с Джорджем Дугласом. Она специально посматривала на него из-под опущенных ресниц и стала ловить на себе его взгляды. Когда он замечал это, то заливался краской.

Джордж был человеком, которому следовало бы родиться по меньшей мере двести лет назад, а может быть, даже служить при дворе короля Артура. Они с Босуэллом были единственными людьми, которые действительно верили в решение разногласий в открытом поединке. Он и Босуэлл… возможно, они во многом походили друг на друга, особенно в ранней юности Босуэлла, до того как отец научил его, что мир – это грязное место, где настоящий рыцарь не может рассчитывать на успех. Босуэлл…

Мария сидела и мечтала о Босуэлле, гадая о том, где он находится и что с ним происходит. Судя по сдержанным разговорам Дугласов, Киркалди еще не догнал его на севере. Однажды она слышала, как Линдсей говорил, что Босуэлла нужно убить, когда его захватят в плен, а лэрд ответил: «Не стоит делить шкуру неубитого медведя».

Рутвен внезапно исчез с острова. Линдсей ворчал, что он сам с радостью сделал бы то же самое, если бы кто-то избавил его от этой тяжкой обязанности. Но Мария не знала причины отъезда Рутвена. Ей было приятно, что больше не придется встречаться с ним, хотя он на удивление любезно вел себя после того позорного предложения. Вероятно, в конце концов он устыдился своего поведения, как подобает дворянину.

Мария уговорила Джорджа принести ей перо и чернила, хотя не смогла найти никого, кто мог бы передавать ее письма. «Со временем я найду выход», – думала она. Между тем она с радостью взялась за перо: это помогало ей чувствовать себя более сильной. Она заметила, что Джордж имеет склонность защищать проигранные дела – его волновали старинные монастыри, крестовые походы, Троя, Карфаген и Константинополь. Вероятно, она казалась ему такой же жертвой несчастных обстоятельств, а потому привлекала его.

До нее дошли слухи о возвращении лорда Джеймса в Шотландию. Он явно не торопился и проехал через Англию, где посоветовался с Елизаветой и Сесилом и наконец вернулся в Эдинбург. Она знала, что он приедет в Лохлевен, и радовалась тому, что у нее есть две недели для отдыха и подготовки к встрече с ним. Он должен убедиться, что она снова стала собой: спокойной, здоровой и умеющей мыслить ясно. Когда он поймет это, то предпримет меры и отменит все, что совершили лорды в его отсутствие. Он не примет регентство и порекомендует вернуть ее на трон, если…

Всегда оставалось «если». Если она позволит ему стать своим Сесилом, главным и самым доверенным советником. Сейчас такая цена казалась незначительной. И разве он уже не был ее главным советником в самом начале, еще до встречи с Дарнли? Вместе они хорошо управляли страной. Те дни, когда им стоило беспокоиться лишь о мятеже старшего Хантли, казались почти идиллическими.

Мария едва не рассмеялась, вспомнив об этом. В течение четырех лет у нее не было почти никаких проблем, достойных упоминания. «Моей главной проблемой были приставания к Елизавете в надежде, чтобы она признала меня своей наследницей, и попытки разобраться со всеми этими иностранными принцами, претендовавшими на мою руку. Конечно, оставался Нокс, но он больше напоминал надоедливую муху или крокодила, разевающего пасть на расстоянии. О, я не знала, в каком раю я жила тогда!

Я должна произвести на Джеймса впечатление своим здоровьем и здравомыслием; мне нужно убедить его освободить меня и вернуть на трон, приблизив его к себе в качестве награды».

Наступило 15 августа, день Успения. Насколько Мария себя помнила, она каждый раз так или иначе отмечала этот день, а во Франции он считался праздничным. Теперь, находясь в Лохлевене и не имея возможности провести даже формальный обряд, мглистым, туманным утром она преклонила колени перед образом Девы Марии. Она не обращалась к Богоматери даже мысленно, но молча внимала ее благословенному присутствию. У нее не осталось слов для молитв, и теперь ей хотелось найти утешение в тишине. Она до сих пор не могла встретиться со взглядом глаз на своем распятии.