Маргарет Джордж - Ошибка Марии Стюарт

Мария вскрикнула и упала на пол.

Около четырех часов утра Босуэлл взял ее за руку и повел в старую часовню в Холируде, где протестантский священник провел брачную церемонию. Ни один местный пастор не хотел иметь ничего общего с этим обрядом, не говоря уже о священнослужителях пресвитерианской церкви Эдинбурга. Поэтому Босуэлл убедил епископа Оркнейского, известного своей готовностью переходить на сторону того, кто был готов больше заплатить ему.

Там присутствовал сговорчивый граф Хантли, а также верные лорды Ливингстон и Флеминг и несколько других незначительных дворян. Ни свадебной процессии, ни музыки, ни красивых нарядов. Мария была вынуждена выслушать проповедь о раскаянии Босуэлла в его предыдущих дурных деяниях. Когда она произнесла слова брачного обета, то не могла отделаться от чувства, что они не настоящие.

Этот человек – не настоящий священник, у него нет власти. Этот обряд не имеет силы.

– Берешь ли ты в мужья этого человека, герцога Оркнейского и лорда Шетландского? Будешь ли ты любить и чтить его, в здравии и в немощи, и хранить верность ему до конца твоих дней? – напевно произнес епископ.

– Да, – слабым голосом ответила она, лишь Босуэлл и священник могли слышать ее.

В часовне было так темно, что она даже не видела лица Босуэлла. Происходившее казалось каким-то таинственным ритуалом, словно она вступала в подземный мир. Она наполовину ожидала увидеть Цербера, трехглавого пса, охранявшего царство Гадеса. А Босуэлл превратился в Плутона, бога теней и смерти…

Он взял ее руку и надел кольцо. Его пальцы были холодными.

– Объявляю вас мужем и женой, – сказал епископ. Босуэлл сжал ее руку. Она до сих пор не видела его лица.

– То, что соединил Бог, не расторгнуть человеку, – предупредил епископ. Босуэлл повернулся к ней.

«Не прикасайся ко мне, иначе я никогда не покину тебя, никогда не увижу зеленую землю и буду вечно блуждать во тьме и безмолвии вокруг огненных озер Гадеса» … Ее сердце громко стучало от страха.

Босуэлл наклонился и поцеловал ее, скрепляя супружескую клятву.

Мария провела рукой по блестящей золотой купели. Она любила золото, его блеск и мягкое сияние, которые были отличны от любого другого металла. Оно никогда не казалось таким же холодным, как сталь или железо; она могла поклясться, что в сердце золота заключается некая теплота. Вероятно, она и была истинным источником его волшебства.

Самоцветы – сапфиры, рубины, изумруды и жемчуг – мерцали на ободе купели. Они образовывали узор, похожий на лозу, усыпанную драгоценными камнями вместо виноградин. Во всем чувствовалась рука мастера. Была ли купель изготовлена в Англии или ее привезли из Франции или Италии?

Она со вздохом налила в купель немного ароматной воды и бросила туда несколько лепестков с цветущей яблоневой ветки, которую принесла мадам Райе. Когда-то она любила груши, но теперь этому не бывать…

Она помешала воду пальцами, наблюдая за кружащимися и раскачивающимися лепестками. Эта купель, подарок королевы Елизаветы на крещение ее сына… неужели это было лишь пять месяцев назад? Марию поразила и тронула щедрость Елизаветы. Это означало, что Елизавета действительно чувствовала себя крестной матерью маленького принца.

Мария не хотела поступаться этим.

Босуэлл сообщил, что отчаянно нуждается в средствах для выплаты жалованья солдатам, которые должны защищать их. Казна опустела. Деньги из Франции перестали поступать; этот ручеек пересох, несмотря на обещание регулярных субсидий. Всегда можно было найти обходные пути: задержки, согласование документов, юридические процедуры и обмен собственностью.

– Ты раздала много земель, принадлежавших короне, – сказал он. – Ты была слишком щедрой. Один лорд Джеймс владеет половиной Хайленда.

– Ты тоже получил выгоду от моей щедрости, – напомнила она.

– Да. Но, боюсь, теперь наступают трудные времена. Тебе придется заложить твои драгоценности и эту золотую купель.

– Я не могу, – сказала Мария. – Она слишком много значит для меня. Это больше, чем купель: это связь между мной и Елизаветой.

Он печально посмотрел на нее.

– Мария, для нас это тридцать три унции золота, в котором мы отчаянно нуждаемся.

Сейчас Мария мысленно слышала его слова. Но она наклонила купель, вылила воду в таз и вытерла ее насухо льняной тканью.

Нет. Она не отдаст купель. То, с чем она расстается, уходит навеки. А потом, когда все успокоится, ей придется горько пожалеть об этом. Она завернула купель в бархатное покрывало и положила ее в коробку, когда Босуэлл без стука распахнул дверь и вошел в комнату.

– Где она? Ты обещала доставить ее золотых дел мастеру сегодня утром. Он уже два часа поддерживает огонь в плавильной печи.

– Я передумала. Я заплачу ювелиру за уголь, но хочу сохранить купель.

– Чем мы ему заплатим? Неужели ты не понимаешь, что не можешь даже заплатить за уголь? Отдай ее мне! – он вырвал коробку у нее из рук.

– Верни ее! Я приказываю тебе!

– Ха! – он осклабился, держа коробку под мышкой.

– Я королева! – вскричала она.

– Без солдат ты недолго останешься королевой, – ответил он. – А без золота для выплаты жалованья у тебя не будет солдат. Разве эта безделушка стоит твоего трона?

– Босуэлл… – она могла видеть дальше, чем он, дальше пяти тысяч золотых монет, которые стоила купель. – Можно ли сохранить трон за пять тысяч золотых монет?

– Это гораздо больше, чем тридцать сребреников, и тебе известно, что купили на них.

«Столица еще никогда не выглядела такой красивой», – подумал Нокс, подъезжая к Эдинбургу. В июне ни один город на свете – возможно, кроме Женевы, – не выглядел более привлекательным, красочным и полным жизни. Он уехал в марте, когда город еще пребывал в зимней спячке, и расставание было легким. Но теперь… Ах, он был рад вернуться домой. И тем более рад ответить на дружеский призыв. Родина снова нуждалась в нем; колесо наконец совершило полный оборот, и казалось, что Господь одержал верх над порочной Иезавелью, так долго мучившей его.

«Когда я называл ее Иезавелью, все считали меня жестоким. Лорды говорили: «Мастер Нокс, вы слишком суровы. Какой вред может быть от нескольких танцев? Кому может помешать частная месса? Какой ущерб от карт и музыки?» Но я видел то, чего не видели они. Это было моей привилегией и пророческим бременем. Они вели себя так, как будто мне нравилось то, что я видел. Я говорил, что вижу горести и несчастья, и это видение не радовало, а тяготило меня.

Но человеческая слабость – это возможность для Бога. Я знал, что все должно совершиться по Его воле. Если бы нам только хватило мужества понять это!