Мишель Ростен - Звезда и старуха

Одетт зашептала на ухо постановщику:

– И повсюду так. Всегда. Гляди, они мечтают прикоснуться ко мне, поцеловать меня, рассказать о себе все-все. Надеются, что я их мгновенно утешу и исцелю. Люди любят меня. Как-то пришла в аптеку за лекарствами, хозяин меня увидел, подбежал: «Мадам Одетт!» Надарил кремов, лосьонов, достал какой-то особый лак для ногтей. «Для нас такая честь, такая честь!» Захожу в ресторан – сейчас же приносят и откупоривают шампанское… Я не выдумываю, не хвастаюсь, это правда!

Она повествовала о своей известности со вкусом, с удовольствием. Да, работала на публику, репетировала номер «знаменитость во всем блеске», но не фальшивила – хорошие музыканты не фальшивят.

– Часто прохожие останавливаются и аплодируют мне, а я, поверь, нисколько не зазнаюсь. Поначалу, когда меня узнавали на улице, я смущалась. Мне нравилось, что на меня смотрят, но я не понимала, как должна при этом выглядеть. Однажды бродила по Галери Лафайет, жадно рассматривала витрины – до сих пор обожаю туфли, сумочки, шляпы, – как вдруг слышу: говорят обо мне. Две дамы поняли, кто я. «Ну точно, она». «Быть не может». «Одетт… Мы не обознались. Только в телешоу она красивее. Там все изъяны внешности косметикой и гримом исправляют». Мне захотелось сквозь землю провалиться. Но они правы: косметика меня украшает, без пудры и румян не обойтись. И раз уж люди везде меня узнают, я постоянно на высоте, не схожу со сцены. Одетт и в жизни и в театре должна быть безупречной.

Очарованный, завороженный, постановщик слушал, развесив уши. Еще весной его посетила интуитивная внутренняя убежденность: Одетт – звезда просто потому, что она звезда. Тавтология, трюизм, однако не поспоришь. Постановщик полюбил несомненные истины – какой прорыв в области аналитической философии!

– Люди мечтают получить мою фотографию. Даже теперь напечатать их вдосталь – недешевое удовольствие, а уж тридцать лет назад – и подавно! Одна проявка чего стоила. И все равно я заказывала тысячи. Поклонники дарят мне любовь, бесценный дар. А я в ответ не скуплюсь на фотографии. Постоянно ношу с собой пачку, ставлю автограф, и счастливец уносит с собой копию Одетт в миниатюре. «Такому-то с дружеским приветом, Одетт». Автограф даешь спонтанно, мгновенно, одним росчерком, поэтому каждый раз пишу одно и то же, и каждый раз искренне, от всего сердца, ведь я дружески расположена ко всем, кто нуждается в моей дружбе.

Бретань, поздний вечер, в ресторане с видом на пришвартованный в бухте океанский лайнер из «Амаркорда» ужин превратился в спектакль «Одетт представляет Одетт». Она говорила достаточно громко, чтобы три десятка посетителей вокруг наслаждались ее рассказом. Пусть мириады роскошных лайнеров качаются на волнах, пусть океан бушует, никто и не взглянет в окно. Она словно бы пела: выразительные модуляции, отточенные интонации, продуманная фразировка. Полифония, контрапункт [62]: отдельные истории развивались параллельно, пересекались, перетекали одна в другую, образовывали нечто вроде русской матрешки, перемежались отступлениями, резкими скачками и достигали финала, если Одетт не переходила вдруг к новой теме. Порой она сбивалась, не беда – никто ведь не знал, куда они держат путь. Коль скоро она уверенно вела, все шли за ней, не сомневаясь, что Одетт их не обманет. Ей внимали с восторгом – незабываемый вечер!

– Одетт как-то раз выбрали королевой красоты на ярмарке в Троне. И с тех пор меня там запомнили, принимали с распростертыми объятиями, носили на руках, кричали: «Браво!» Я боялась всяких колес обозрения и прочих аттракционов, одна только детская карусель с лошадками, повозками, облаками, розовыми поросятами мне понравилась, напомнила детство. Ее я не испугалась. Если назавтра такую же поставят здесь, в Дуарнене, или напротив твоего Театра – сразу же прокачусь. Хозяин мне все показал: механизм, мотор, гондолы, разрисованный шатер. Но когда я впервые села на лошадь, а все это вдруг как завертится, я чуть с ума не сошла, завопила: «Остановите! Сейчас же остановите!» Вот страху-то натерпелась! А хозяин только покатывался со смеху и долго-долго меня не отпускал, ведь реклама отличная. Я ору, а люди толпятся вокруг, хлопают мне: «Так держать, Одетт!» Если все тебя окликают, знают – ты не пустое место. Карусель вращалась, Одетт боялась, намертво вцепилась в деревянную лошадь и не чаяла с нее слезть – плохо мне пришлось. Но спустилась я с карусели как ни в чем не бывало, раздавала автографы, фотографировалась со всеми желающими. На другой день шла мимо, хозяин опять меня пригласил. И я ничего не могла поделать, села на карусель, хотя боялась до смерти. Так и пошло: все кружится, я кричу от ужаса, люди мне хлопают, хозяин доволен, восхищен отвагой Одетт…

Пока она говорила, к их столику стали подходить люди за автографом, за фотографией. Одетт, не ломаясь, не кривляясь, сразу же доставала фотографию, подписывала, отдавала, обменивалась с фанатами поцелуями и рукопожатиями, ни на минуту не прерывая рассказа, так что автографы, поцелуи, теплые слова органично вплетались в повествование, становились его неотъемлемой частью. Настоящее волшебство! Постановщик вновь безоговорочно покорился ее величеству, императрице, что с монаршей простотой переходила с регистра на регистр, соединяя высокое с обыденным. Незаметно непринужденно совершала головокружительные переходы от эпического сказания к задушевной беседе и обратно. Отрадно слушать!

В разговоре Одетт упомянула композицию из своего репертуара. И сейчас же вскочила, заиграла на воображаемом аккордеоне. Принялась перебирать пальцами на уровне груди, будто и вправду выступала на сцене. Запела на разные голоса, изображая целый оркестр. Блестящая импровизация!

Поскольку Одетт встала из-за стола, официант решил, что пора убрать ее тарелку. Неслышно подошел и осторожно потянулся за ней, боясь помешать. Одетт мгновенно умолкла и обернулась к нему:

– Этого мальчишку отправьте назад, в школу гостиничного персонала!

Решительно отобрала у него тарелку, водрузила ее перед собой и продолжила свое вокальное пояснение в полный голос, безошибочно взяв следующую ноту, словно ее и не прерывали.

Несчастный официант не знал, как поступить: уйти, остаться, подождать, пока мадам допоет, но ведь блюдо уже остыло, хотя она велела сама… Он окончательно смешался, покрылся испариной от смущения. Тут Одетт села и убедилась, что все и вправду остыло. Почему тарелку не унесли? Нынешняя молодежь вообще ничего не знает и не умеет! У нее достало совести снова крикнуть:

– Прочь! Возвращайся в школу!

Официант опрометью бросился на кухню.

Звезды несправедливы. Нет, неверное утверждение. Скорее так: они правят нами, не задумываясь, что справедливо, а что – нет.