Пауло Коэльо - Адюльтер

Ревность волной накатывает на меня, но на этот раз слез нет: я чувствую только бешенство. Останавливаюсь, присаживаюсь на автобусной остановке. Смотрю и смотрю, как мимо снуют прохожие, погруженные в свои миры – такие крохотные, что вмещаются в экранчик сотового телефона, в который они всматриваются и вслушиваются.

Подъезжают и отъезжают автобусы. Люди вылезают торопливо – может быть, потому что холодно. Другие садятся медленно, словно нехотя, как будто не желают добраться до дому, до работы, до школы. Однако никто не выказывает ни радости, ни злости, никто не печалится и не ликует: все они механически исполняют предназначение, которое мироздание определило им при появлении на свет.

Спустя какое-то время мне удается совладать с расходившимися нервами и немного успокоиться. Я сумела кое-как определить составные части моей душевной головоломки. Одна из них – причина этой ненависти, которая то накатывает на меня, то отпускает – вроде как эти подъезжающие и отъезжающие автобусы. Дело, вероятно, в том, что я потеряла самое важное из всего, что было в моей жизни, – семью. В битве за счастье я потерпела поражение, и это не только унижает меня, но и не дает разглядеть, что же там впереди.

А муж? Мне надо будет сегодня же вечером откровенно поговорить с ним, во всем признаться. Мне кажется, что такой разговор – каковы бы ни были его последствия – освободит меня. Я так устала лгать ему, шефу, самой себе.

Но сейчас думать об этом не хочу. Ревность, вытесняя все остальное, поглощает мои мысли. Не могу подняться с этой скамейки на автобусной остановке – тяжелые невидимые цепи будто приковали меня к ней.

Марианна в постели с мужем, который проделывает с нею то же, что делал со мной, любит слушать рассказы о его похождениях – так, что ли, надо понимать ее слова? Когда в нашу первую встречу он выложил презерватив на столик у кровати, я должна была понять, что у него есть другие женщины. И по его манере обращаться со мной – что я всего лишь еще одна. И сколько раз я выходила из этого проклятого отеля, твердя себе, что никогда больше не увижу Якоба, – и отчетливо сознавая, что это очередная ложь самой себе и что, стоит ему позвонить, я буду готова к свиданию там и тогда, где он скажет.

Да, все это было мне известно. И я пыталась убедить себя, что хочу всего лишь секса и приключения. Но ведь это неправда. Сейчас сознаю, что, сколько бы ни отрицала это бессонными ночами и пустыми днями, я влюблена. Влюблена отчаянно, без памяти.

Не знаю, как быть. Предполагаю – да нет, совершенно уверена – что всех, кто состоит в браке, втайне тянет, как говорится, на сторону. Запретный плод, как известно, сладок. И придает жизни особенный вкус. Однако мало кто идет дальше, решаясь на настоящую связь: по статистике, приведенной в какой-то газете, – только каждый седьмой. И, наверно, лишь каждая сотая позволяет себе увлечься вымыслом, химерой, фантазией – как это сделала я. Для большинства это – легкое увлечение, из разряда тех, когда сразу знаешь, что оно будет непродолжительно. Немного эмоции, чтобы сделать секс ярче и услышать в миг кульминации «я люблю тебя». И ничего, кроме этого.

А вот интересно, как бы я отреагировала, узнав, что мой муж завел себе любовницу? Да, наверно, серьезно бы отреагировала. Сказала бы, что жизнь несправедлива ко мне, что я, наверно, уже ничего не стою, что постарела, и устроила бы, надо думать, скандал, и, не переставая, плакала бы от ревности, а на самом деле – от зависти: он вот смог, а я – нет. И хлопнула бы, наверно, дверью, забрала детей и уехала к родителям. Месяца два-три спустя пожалела бы о своем решении и начала бы, наверно, подыскивать какой-нибудь предлог вернуться, воображая, что и он мечтает об этом. Через четыре месяца всерьез испугалась бы возникшей перспективе начинать жизнь заново. Через пять – готова была бы попросить его все забыть «ради детей», но поздно: он уже наверняка жил бы с любовницей, молодой, красивой, брызжущей энергией и сумевшей вернуть ему радость бытия.

Звонит телефон. Шеф справляется, как чувствует себя мой сын. Отвечаю, что я – на остановке автобуса, говорить неудобно, сыну лучше и что скоро буду в редакции.

Испуганный человек не воспринимает реальность. Наоборот – предпочитает прятаться в свои фантазии. Но в таком состоянии я не могу оставаться больше часа. Я должна собраться, встряхнуться. Меня ждет работа, и, надеюсь, она мне поможет.

Пускаюсь в обратный путь к машине. Смотрю на опавшую листву под ногами. Думаю, что в Париже листья давно бы уж смели в кучи. А в Женеве, хоть этот город и гораздо богаче, они все еще на мостовой и тротуарах.

Когда-то эти листья были частью дерева, составляли с ним одно целое, а теперь оно словно удалилось к себе и готовится отдохнуть. Думает ли оно о том зеленом плаще, который укрывал его, кормил и позволял дышать? Нет. Вспоминает ли оно о насекомых, обитавших в листве и помогавших опылять цветы, отчего природа оставалась жива? Нет. Дерево думает лишь о себе и в нужный момент умеет избавляться от того, что сочла лишним.

И я – один из таких листьев на городском асфальте: листок, который думал, что будет жить вечно, и умер, до конца не поняв, за что же это; который тоже любил солнце и луну, и долго смотрел, как курсируют мимо автобусы и гремящие трамваи, и которому никто не соизволил объяснить, что на свете бывает зима. И он вместе со своими собратьями брал от жизни все, пока однажды не начал желтеть и дерево не сказало ему «прощай».

«Прощай», а не «до свиданья», потому что знало – больше они не увидятся. И попросило помощи у ветра, чтобы стряс их поскорее с его ветвей да унес подальше. Дерево знает, что будет расти, только если сумеет отдохнуть. А если вырастет большим, вызовет к себе уважение. И тогда цветы, которыми оно покроется в должный срок, будут еще красивее.

Ну, хватит. Лучшее лекарство для меня сейчас – это работа, потому что все слезы (сколько ни есть их у меня) я пролила уже и все думы – передумала. И все равно ни от чего не смогла освободиться.

Словно на автопилоте дохожу до парковки, где оставила машину, и вижу, как служащий в красно-синей форме специальным устройством сканирует ее номер.

– Это ваша машина?

Моя.

Он продолжает свое занятие. Я молчу. Скан номера уже введен в систему, отправлен в центр обработки, где будет принят и породит письмецо со штампом полиции в прозрачном окошечке служебного конверта. У меня будет месяц на уплату ста франков штрафа, который, впрочем, я могу опротестовать в суде, потратив в пять раз больше на адвокатов.

– Перебрали время на двадцать минут. Максимальный срок стоянки здесь – полчаса.

Киваю. Вижу, что контролер удивлен: я не прошу его отпустить, не клянусь, что больше не буду, не кинулась к нему со всех ног, едва завидев его у машины. Словом, не происходит ничего из того, к чему он привык.