Сальвадор Дали - Сокрытые лица

– И что тогда? – спросила Сесиль.

– Я вам потом скажу, – ответил д’Ормини, ушел и заперся в каюте Грансая.

Все произошло так, как он предрек: жандармы доставили сообщение от Гийоме, их начальника, и поплыли назад, медля время от времени, – снимали длинные красные водоросли с весел или шлепали ими по плавающим обломкам пробки, пытаясь их утопить. Д’Ормини долго читал сообщение от Гийоме. Тот уже обращался к графу грубо. Он требовал покинуть яхту и явиться пред его очи. В конце письма, однако, Гийоме взывал к патриотизму Грансая и даже помянул триколор. Д’Ормини отправился к маленькому яхтенному бару, вынул сложенный вдвое французский флажок, приколотый между двумя бутылками «Амер Пикона» среди разнообразных флагов других наций, и, вложив его в конверт, запечатал письмо официальной печатью, оставленной графом Грансаем на столе.

– Вот, chérie, – обратился д’Ормини к Гудро, – отправляйтесь на берег и отдайте им конверт. Скажите, что вернетесь через десять минут, а сами, не теряя ни секунды, бегите; у вас будет время оказаться на борту «Франсуа Коппе». Там воссоединитесь с Грансаем и ждите меня. Мне тут надо кое-что доделать, но я вскоре за вами последую и буду на корабле не более чем через полчаса после вас.

Сесиль Гудро ушла на миг в каюту, чтобы приготовиться к отбытию, а когда спустилась в лодку, вдруг замешкалась. Д’Ормини похвалил ее за только что надетое украшение – серую, цвета мокрого камня, муслиновую шляпку без полей с вуалью до талии, опутывавшей и сжимавшей ее на манер пояса.

– Очень «отъездно», – сказал д’Ормини, – но самое главное – очень по-парижски. Если смотреть отсюда, прищурившись, получается в точности панорама Парижа. – Д’Ормини проговорил это, оперся на леера, склонился, и его торс перевесился через борт, словно добрая горгулья с готических башен Нотр-Дам. – Езжайте, chérie, скоро увидимся!

Он улыбнулся ей вслед, глядя, как она исчезает, крепко стиснул зубы, кои в желтоватом свете вечернего солнца казались желтее обычного, будто сжимал во рту половинку лимона, и даже вышло так, словно этот фрукт, несмотря на расстояние, брызнул кислыми каплями в глаза обоим. Половинка лимона улыбки д’Ормини все уменьшалась, и вскоре из всей фигуры князя Сесиль могла точно различить лишь вспышки его золотого перстня, блестевшего в солнечном свете, и по ним она знала, что он все еще машет ей рукой.

Сесиль Гудро с некоторой тревогой сжала довольно пухлый конверт с флагом в нем. Содержимое конверта, неожиданно «мягкое» на ощупь, показалось ей зловещим. Ее катер, описав широкий полукруг в обход скопления рифов, направился прямо к берегу, где стояло несколько жандармов. Сесиль Гудро доставила конверт и почти немедля отплыла, на сей раз – к порту Касабланки, чтобы взойти на борт «Франсуа Коппе» и встретиться с уже ожидавшими ее графом и канониссой.

В тот самый миг, когда шеф полиции Гийоме, распечатав конверт, ошарашенно смотрел на маленький трехцветный флаг, который держал между пальцев, – единственный ответ на его письмо, требовавшее от Грансая капитуляции, – Сесиль Гудро, отплывшая далеко к середине залива, повернула голову, чтобы взглянуть еще раз на яхту князя д’Ормини, и ее парализовал вид парившего над яхтой непорочного летающего змея. Она инстинктивно подумала: «Случится нечто чудовищное!» Но времени постичь этот страх у нее не было. Страшный взрыв сотряс вечернюю тишину, черный столп дыма вихрем вскинулся над яхтой д’Ормини, и та, сильно клюнув носом, казалось, на миг восстановила равновесие, но из нее во все стороны рвануло пламя, и она постепенно легла на борт. Д’Ормини совершил самоубийство, взорвав машинное отделение динамитом!

Сесиль Гудро не сводила глаз с пламени, с угольно-черного дыма, что поднимался вертикально в небо, а сама кричала матросам:

– Быстрее, быстрее! Что там граф Грансай сотворил, не наше дело! Быстрее! Я должна доложить об этом князю.

– Это я, Сесиль, – сказала она, стуча в дверь каюты Грансая.

Грансай отпер.

– Что случилось? – спросил он, тут же заметив совершенно потерянный вид Сесиль.

– Что случилось? – повторила она зловеще. Обвила его руками, которые вдруг стали не слабее мужских, и повела графа к медлившему лучу света из иллюминатора. – Идите сюда, – сказала Сесиль, – идите к свету. Хочу видеть вас, мне интересно, что у вас будет с глазами, когда вы услышите то, что я собираюсь вам сказать. Смотрите на меня… ну же, Эрве!

Канонисса, скрученная вторичным приступом подагры, подобралась ближе – мучительно, однако прытко хромая.

– Д’Ормини арестовали? – осторожно предположил граф, но Гудро помотала головой с жуткой улыбкой безумицы, и он тут же вообразил худшее. – Понятно, – сказал он, – он попытался сбежать, стрелял в полицию и…

Сесиль Гудро все качала головой, но теперь уже медленнее и горше, и наконец произнесла, чеканя каждое слово:

– Он убил себя вместо вас и затопил судно.

В этот миг канонисса пала на колени, издав горестный вопль, похожий на столь человеческий, почти детский плач дельфина, которого только что вынули из воды, и зарылась лицом в фартук, пытаясь задавить рыдания, рвавшиеся из нее чередой припадочных, кратких, затихающих рывков, что начинались вновь тем же воплем с каждым приступом слез. Чтобы сподручней было предаваться отчаянью, канонисса села. Сесиль Гудро с навязчивым упрямством, кое недавняя доза опия, несомненно, сделала запредельным, вцепилась Грансаю в лицо и клешнями ладоней давила и мяла кожу вокруг сухих мечтательных зениц графа, будто подобным беспокойным массажем надеялась обнаружить хоть какую-то слабину в его бесстрастности. Она все повторяла жалобно, уговаривая и умоляя одновременно:

– Ну же, ну, плачьте! Плачьте! Почему вы не плачете!

Грансай сносил эти излияния со стоическим безразличием, но вот внезапно поймал руки Сесиль, стиснул ее маленькие мертвенные запястья, только того и ждавшие, одной властной рукой и сказал:

– Почему вы хотите, чтобы я оплакивал деянье, кое наполняет меня гордостью за друга?

Сесиль вырвала одну руку из хватки, теперь уже пылкой, потянулась погладить локон седеющих волос графа, столь редко взъерошенного, и, со слезами на глазах заглянув в те, что отказывались плакать, сказала графу с бесконечно нежной нотой упрека:

– Видите, как… Бедный д’Ормини! Нам больше не придется выслушивать его дурно пахнущие секреты!..

Затем она резко развернулась и стремительно приблизилась к зеркалу, поправляя вуаль, будто изготовилась уходить.

– Вы же не собираетесь меня сейчас бросить?

Гудро слегка повернула голову к графу и, глядя на него сквозь вуаль, уже укрывшую ей лицо, ответила:

– Собираюсь! Я остаюсь.