Алессандро Барикко - 1900-й. Легенда о пианисте

Но самого писателя это, похоже, совершенно не взволновало. (Впрочем, он мог себе это позволить – к тому времени тиражи каждой из его книг исчислялись многими сотнями тысяч.) Он занялся совершенно новым для себя проектом – подготовкой сценического варианта «Илиады», состоящей из 21 монолога гомеровских героев и крайне сложной для исполнения. Впрочем, поставлена она была моментально. Сам же автор объяснял свои намерения так: «Рассказать о войне – значит, предотвратить следующую войну». В 2000-е годы Барикко вообще сильно расширяет спектр своей деятельности. Он всерьез обращается к театру – готовит постановочные версии собственного «CITY» и мелвилловского «Моби Дика». Он пробует себя и в кино – сначала в качестве сценариста «Шелка», а затем и в качестве режиссера фильма «Лекция 21», посвященного загадкам Девятой симфонии Бетховена (о которых рассказывает не кто иной, как профессор Килрой – персонаж «CITY»). Наконец, он осуществляет свою давнюю мечту – бросить вызов крупным издателям, боящимся всего нового и предпочитающим лишь беспроигрышные варианты, – и уходит из «Rizzoli» в небольшое издательство «Fandango», одним из руководителей которого становится. «Fandango» и опубликовало его очередной роман – «Такая история» (2005; нельзя не отметить, что с 1993-го по 2005-й Барикко строго придерживался ритма – один роман в три года, независимо от объема текста).

Это третий «большой и сложный» его роман. Пожалуй, именно после него читающая публика окончательно разделилась на поклонников и ненавистников Барикко; кем-то было подмечено, что писатель пробуждает в людях именно крайние эмоции – равнодушных к его творчеству очень мало. В «Такой истории» щедро рассыпаны приманки для «истинных бариккистов». Но интересно то, что в ней романист впервые заговорил всерьез об Италии – где, собственно, и происходит действие (впервые у Барикко!). Мало того, в центре повествования – одна из самых трагических страниц национальной истории: разгром при Капоретто осенью 1917 года, о котором в Италии не слишком любят вспоминать. Именно итальянская действительность показалась автору наиболее подходящей для размышлений о порядке и хаосе, о том, «почему нас притягивает хаос, который кажется нам чем-то вроде обещания свободы, – и почему он в то же время ужасает нас». В сущности, об этом же и следующий роман Барикко, «Эммаус», вызвавший немалые споры: в упорядоченный мир четырех юношей-католиков врывается девушка, из-за чего весь этот мир непоправимо рушится. Но никто не виноват – разве что те, кто не объяснил вовремя подросткам, что настоящий, большой мир вовсе непохож на «добрую сказку».

А что сейчас? Барикко – «писатель-суперзвезда», как его часто называют; только что вышел его очередной роман, «Мистер Гвин». Все будто бы опять идет по накатанной колее. Но можно не сомневаться, что Барикко еще не раз и не два будет возмутителем спокойствия – просто потому, что ему захочется чего-нибудь нового.

И наконец – о «российском следе» в творчестве Барикко, если можно так выразиться. Нет, ничего особенного – писатель всей душой на Западе, «который стал теперь одной страной», и, скажем, Япония в «Шелке» служит для него всего лишь случайным экзотическим антуражем. Но тем интереснее обнаруживать у него то, что может привлечь внимание именно российского читателя. Это профессор Мендель в «Замках гнева», вернувшийся с войны и рассказывающий о погибших в алфавитном порядке, – считается, что его прообразом послужил Менделеев. Это озеро Байкал в «Шелке», которое Эрве Жонкур пересекает четыре раза, и каждый раз оно получает разный эпитет: «одно имя – слишком мало для такого великого озера», уверял Барикко. Это Елизавета из Санкт-Петербурга – одно из главных действующих лиц «Такой истории». Это и Толстой, которого Барикко, как выясняется, внимательно читал, хотя кумиры у него вроде бы другие: Диккенс, Мелвилл, Конрад… Будем надеяться, что список на этом не закроется.

Мы оказываемся в ревущих двадцатых, во временах «потерянного поколения», и Праздника, который всегда с тобой. В эпохе джаза, когда весь мир, казалось, двигался под эту музыку.

В эту атмосферу Барикко и погружает «Новеченто», свое первое драматургическое произведение, длинный монолог, сопровождаемый свингом, который, как кажется, родился из настроений, ощущений, волшебных ароматов дорогих ему литературных произведений. Там чувствуются отзвуки Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, Хемингуэя и многих других. Отзвуки, отдающиеся музыкальными аккордами, синкопами, ритмичными вставками, звуча в разных местах, создают оригинальную, плотно насыщенную партитуру.

Монолог в духе Конрада, рассказанный, чтобы убить время, бывшим моряком. Его рассказ то очаровывает, то отрезвляет, это что-то похожее на правду, иногда граничащее с галлюцинациями. История, великолепно рассказанная Эудженио Аллегри, посвящена Дэнни Будмэну Т. Д. Лемону Новеченто, пианисту, более того – это лучший в мире пианист, который родился на корабле и прожил на нем, ни разу не спустившись на землю. И все же нельзя сказать, что Новеченто не знает мир, потому что мир проникал на этот плавучий остров и пианист шпионил за ним и воровал его душу.

Когда, после Второй мировой войны, корабль должен был пойти на слом, Новеченто решил разделить его судьбу: он не может покинуть свой мир, свой воображаемый мир, свое искусство, себя самого. Образ пианиста рождается в мощном крещендо. Созданный Барикко монолог подпитывается утонченной и элегантной режиссурой Габриэле Вачиса и великолепной игрой Аллегри, который, кажется, следует фантастическому внутреннему ритму, управляющему жизнью Новеченто, неотразимому в сцене дуэли с «создателем джаза» Джелли Роллом Мортоном, когда звучит регтайм.

Только в самом конце, на исходе второго часа, ритм меняется, и рассказ теряет свое очарование, пускаясь в бесполезные «объяснения» о причинах конечного выбора пианиста. Свинг заканчивается, и все сворачивается в тяжеловесные клубки заторможенных нот. Сказка о Новеченто, который с меланхоличным сладострастием умел сглаживать неровности регтайма, должна была бы закончиться без лишних разъяснений, легко и изящно, как музыка его жизни.

На этом корабле путешествуют образы настоящего кинематографа.

Незабываемые образы, подобные тем, что подарили нам Феллини, Леоне, Бертолуччи, Амелио .

Все реже выходят фильмы «made in Italy», возвращающие нас в прошлое, после которых в памяти навсегда остаются фотограммы-символы, такие как, например, внутренний дворик из «Последнего императора», по которому бежит маленький Пу И, девочка, танцующая Амапола в фильме «Однажды в Америке», корабль, плотно набитый беднягами в фильме Джанни Амелио.