Чак Паланик - Проклятые

За ароматом кожи улавливается другой запах, более слабый – будто в этой машине недавно очистили и съели вареное яйцо. Слабый запах то ли серы, то ли метана. А еще пахнет поп-корном… Поп-корном и карамелью, шариками из попкорна. Окошечко в перегородке закрыто, но я слышу, как водитель садится и щелкает застежкой ремня безопасности.

Двигатель заводится, автомобиль медленно и лениво трогается с места. Спустя какое-то время передок машины задирается вверх. Чувство такое же, как на первой горке аттракциона или на сложной взлетной полосе в маленьком альпийском аэропорту в Локарно.

Обитая и обтянутая тканью кожаная утроба – заднее сиденье «линкольна». Каждый раз, оказавшись в таком месте, проверьте, не направляетесь ли вы в Гадес. В карманчике для журналов – обычный набор кинематографической ерунды, включая «Холливуд репортер», «Вэрайети» и «Вэнити фэйр» с моей мамой – на обложке она широко улыбается, а внутри плетет всякую чушь про Гайю, Мать-Землю. Маму отфотошопили почти до неузнаваемости.

И да, родители много раз говорили мне о силе контекста и Марселе Дюшампе [23], о том, что даже писсуар становится искусством, если повесить его на стену шикарной галереи. И практически каждый сойдет за кинозвезду, если поместить его физиономию на обложку «Вэнити фэйр». Но именно поэтому я так, так благодарна, что меня отправили в послежизнь на «линкольне», а не на автобусе, барже или еще каком-то транспорте для массовой перевозки потного скота. Снова спасибо, Сатана.

Крутой подъем и растущая сила тяжести вдавливают меня в кожаную обивку. Окошечко в перегородке шофера отъезжает, и я вижу в зеркале заднего вида его солнечные очки. Водитель говорит со мной через отражение:

– Если можно поинтересоваться… вы, случайно, не родственница кинопродюсера Антонио Спенсера?

На его лице мне виден лишь рот; улыбка растягивается в зловещую ухмылку.

Я достаю «Вэнити фэйр» и подношу к лицу.

– Похожа? В отличие от мамы у меня есть поры.

Меня ужасно клонит в сон. Увы, я уже знаю, к чему он завел этот разговор.

Шофер говорит:

– Я и сам иногда пишу сценарии.

Да, конечно, я знала об этом предстоящем откровении с того момента, как впервые увидела автомобиль. Каждого шофера зовут Джордж, и у каждого шофера в Калифорнии есть сценарий, который он готов тебе впихнуть. Еще в четыре года – когда я вернулась домой с Хэллоуина с целой наволочкой втюханных мне сценариев – я научилась справляться с этой неловкой ситуацией. Как говорил мой отец: «Сейчас мы не ищем новые проекты…» Что значит: «А не понес бы ты свою писульку какому-нибудь другому богатому придурку». И все же, несмотря на то, что все детство я училась вежливо и по-доброму ставить крест на надеждах и мечтах условно одаренных и серьезно настроенных юных талантов – или потому, что я очень устала, или потому, что понимаю: вечная послежизнь покажется еще более долгой, если нельзя будет развлечься хоть второсортным чтивом – я говорю:

– Конечно. Дайте мне готовую рукопись, почитаю.

Я постепенно задремываю, сжимая в руках журнал «Вэнити фэйр» с лицом мамы на обложке, и тут чувствую, что передок автомобиля больше не взбирается на небо. Он выровнялся. Мы, будто перевалив через гору, начинаем клониться вниз, медленно и страшно.

Водитель смотрит в зеркало заднего вида, все еще ухмыляясь.

– Вам, пожалуй, стоит пристегнуться, мисс Спенсер.

Тут я выпускаю журнал, и он падает сквозь окошечко в перегородке, его приплющивает к ветровому стеклу.

– И еще, – говорит шофер. – Когда мы приедем на место, не трогайте прутья клетки. Они очень грязные.

Машина срывается вниз, ныряет, падает с невозможной быстротой, все ускоряясь в своем полете. Я сонно застегиваю ремень безопасности.

Как сказал бы вам мой отец: «Если не знаешь, что будет дальше, хорошенько присмотрись к тому, что уже было». В смысле, если захочешь, прошлое подскажет будущему, что делать. То есть пора мне пойти обратно по собственным следам. Так что я бросаю работу в телемаркетинге и отправляюсь в путь в своих верных мокасинах, с новыми шпильками под мышкой. Надо мной летают черные мухи и жужжат густыми тучами черного дыма. Море Насекомых кипит вечно голодным хаосом, его мерцающая радужная поверхность тянется до горизонта. Колкие холмы обрезков ногтей растут и осыпаются царапучими лавинами. Под ногами хрустит Долина Битого Стекла. Растекается ядовитый Великий Океан Пролитой Спермы, постепенно поглощая весь адский пейзаж.

И да, я понимаю, что я тринадцатилетняя мертвая девочка, которая только сейчас начала осознавать, как тяжело ей доверять людям. Впрочем, лучше бы мне быть сиротой из какой-нибудь страны восточного блока, заброшенной и одинокой в собственном горе, никому не нужной, безо всякой надежды на спасение. Тогда я быстро сама бы стала безразличной к своим ужасным обстоятельствам. Или, как говорила мне мама: «Нудишь, нудишь… Заткнись, Мэдисон!»

Я к тому, что я построила всю свою личность на уме. Другие девочки, в основном всякие мисс Шлюхи ван дер Шлюхсон, выбрали привлекательную внешность. Очевидное решение, когда ты молода. Как говорила моя мама, в мае любой сад хорош. В смысле, в молодости все мы более или менее привлекательны. Соперничать с остальными своей физической привлекательностью – стандартный выбор. Другие девочки, те, кто обречен жить с крючковатым носом или дурной кожей, вынуждены культивировать в себе комичность. Третьи становятся спортсменками, анорексичками или ипохондричками. Многие выбирают горькую, одинокую пожизненную дорогу мисс Злюки фон Злючкинс, вооружившись злобным и острым язычком. Еще можно стать бойким и веселым политиком, школьной активисткой. Или вообразить себя мрачной поэтессой, вчитываться в собственные интимные стихи, пропускать через себя тоскливую мировую скорбь Сильвии Плат и Вирджинии Вулф. Однако, несмотря на такое обилие вариантов, я предпочла быть умной – этакой жирнушкой с блестящим интеллектом, круглой отличницей, которая носит удобную обувь и сторонится волейбола, маникюров и хихиканья.