Софи Оксанен - Когда исчезли голуби

Партс хорошо помнил Марту Каск. Овдовевшая госпожа Вайк и ее дочь Марта помогали Лидии Бартельс проводить спиритические сеансы. Партс не раз сталкивался с ними на кухне, ожидая немцев, которые непременно хотели посещать эти сеансы. Марта кормила его и шофера, немцы строили Марте глазки, но Марта лишь покачивала длинными пшеничного цвета волосами и пресекала все попытки приблизиться к ней. Народу на сеансах было очень много, Бартельс стала доверенным лицом многих немецких офицеров.

Погрузившись в воспоминания, Партс даже не заметил доносившегося с верхнего этажа шума. Он пытался придумать контраргументы, найти причины, по которым данная связь была бы простой случайностью. Ему необходимо найти информацию о том, чем потом занимались госпожа Вайк и Марта, ответ может таиться именно там. Он попытался успокоить воображение, сейчас не время для фантазий, надо собраться с мыслями. Карл Андруссон. Опубликованные на страницах “Кодумаа” объявления принесли свои плоды, он получил сообщение от Карла. В письме, украшенном канадскими марками, он благодарил за то, что госпожа Вайк вылечила его ногу. Если бы не она, его карьере летчика пришел бы конец.

Партс выдвинул ящик с письмами и достал оттуда канадскую пачку. Карл всегда наклеивал на конверты много почтовых марок, зная, как ценятся западные марки в среде местных филателистов.

Отец лежал на лужайке перед домом, изо рта на щеку стекала слюна. В кармане его брюк был пистолет, Эвелин знала об этом. Она оставила отца лежать на траве, а сама прошла в дом. Отец никогда не воспользуется оружием, никогда. Рикси, встретивший Эвелин на автобусной остановке, тут же проскочил в кухню, мать выбежала навстречу, за ней бабушка, из кухни веяло теплом, заходи, заходи скорее, на столе тут же появился ячменный кофе и свежие булочки, загремела кочерга, аромат манной запеканки победил все остальные в борьбе за право владеть носом Эвелин. Мать доставала запеканку из печи и одновременно интересовалась новостями. Эвелин перевела разговор на местные темы. Она не хотела, чтобы мать спрашивала о Рейне, и та стала с воодушевлением рассказывать о соседской Лийсе, которая получила письмо от своего сына из Австралии, хотя была уверена, что он давно умер, ведь, поди, двадцать лет от него не было ни слуху ни духу, — и вдруг письмо! Сын прислал вместе с письмом шифоновый платок и обещал прислать еще, он знал, что здесь их можно хорошо продать. Платок прислать можно без проблем, и Лийса так горда, с ума сошла от радости, повторяет уже которую неделю “мой сын жив”, как будто хочет убедить себя, что это правда, а не мечта. Мать все говорила и говорила, бабушка стучала щетками для чесания льна, а Эвелин делала вид, что слушает, время от времени кивая, но при этом думала только о Рейне и дергала кудряшки на шее. Волосы мамы, папы и бабушки были прямые, у отца вообще жесткие, как лошадиная грива, почему же над ней природа так подшутила? У девушки с белыми бедрами волосы были светлые и прямые, Рейну наверняка нравились именно такие.

После того вечера в “Москве” они стали видеться реже, Рейн назвал ее трусихой, посмеялся над тем, что она испугалась, а потом заверил, что повода для беспокойства нет, что все в порядке, хотя это было не так. Рейн больше не звал ее с собой ни на встречи, ни в кафе, ни в странный дом к мужчине в очках. Визит к родителям пришлось отложить на неопределенное время, Рейн был все время занят. Но для Эвелин это было облегчение. Когда осенью она вернулась обратно в город, возникшее тогда в “Москве” напряжение уже забылось, словно ничего и не было, Рейн соскучился по ней за лето и сразу же повел в кино и на танцы. От него пахло копченым угрем и вчерашней выпивкой. Эвелин, конечно, догадалась, в какой компании все это было съедено и выпито. Рейн опять заговорил о визите к родителям Эвелин, она не смогла отказать, и они решили, что под Рождество будет самое время. Эвелин опять придется затевать приготовления. Забытый было страх опять вернулся: как она сможет привести туда Рейна?

— Завтра будем мять лен, — сказала мать. — Лийса обещала прийти помочь. И помоги отцу, его надо привести в дом.

— Пусть он лежит там. Ему что, опять заплатили водкой? Надеюсь, теперь крыша в порядке?

— Эвелин, перестань.

Скоро придет время забивать скот на Рождество, а до этого будет еще много разной работы. В деревне не хватает мужских рук, отец на все будет соглашаться, получать плату водкой, пропадать ночи напролет в доме жены парторга, которой надо то одно починить, то другое, и всегда именно в те дни, когда муж в отъезде, и всякий раз отец будет возвращаться домой пьяным. Он заставит пить Рейна, и что потом? Заранее предсказуемый ход событий уже стоял перед глазами Эвелин: отец напьется, мать будет без конца говорить о телятах и льне, о том, какая Эвелин была в детстве и как любила своих овечек и бегала смотреть, как вспенивается вода в озере вокруг вымачиваемого льна. Эвелин будет посматривать на сидящую в углу и постукивающую щетками бабушку. Куда же деть бабушку на время приезда Рейна? На Рождество ее никуда не отправишь. Эвелин слышала, как отец разговаривал с матерью и оба пришли к выводу, что бабуле уже лучше никуда не ездить. На этот раз Эвелин была согласна с отцом. Она не хотела, чтобы бабушка снова приезжала к ней в Таллин, после того как познакомилась с Рейном, не хотела. А вот родители вполне могли бы приехать и встретиться с ним, может, после этого он перестал бы канючить насчет приезда сюда, но родители станут ссылаться на скот, на дом, на то, что их нельзя оставить без присмотра, что в деревне полно ворья. Хватит ли Рейну того, что приедет одна мать? Отец мог бы позаботиться о телятах и курах, пока она будет в Таллине. Надо поговорить с ней при первом удобном случае, но не сейчас — сейчас она не хотела, чтобы мать стала расспрашивать, как у них дела, как Рейн, чем он занимается. Разве можно ответить, не обманывая? Ну почему Рейн участвует во всем этом? Что, если кто-нибудь вдруг узнает? Рейна выгонят из университета, он попадет в армию и надолго отправится неизвестно куда. Понимает ли это сам Рейн? Как можно быть таким беспечным? Таким эгоистом? Что будет с их собственными простынями, с кактусами на подоконнике, с лакированным шкафом? А что, если Рейн делает что-то такое, за что можно попасть в тюрьму? Эвелин не в силах была даже представить себя ожидающей Рейна под толстыми стенами тюрьмы Патарей или бегающей по городу в поисках бутылки “Вана Таллин”, чтобы отправить ее куда-то, где служит Рейн.

Она вспомнила вернувшегося домой в цинковом гробу Яанне, который дважды завалил экзамен, не пошел пересдавать комиссии и попал в армию. Рейн сумасшедший, играет с огнем.