Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

Поиски маминого телефона не приносят ничего, кроме разочарования. Я устала и взмокла. Отца нет в кабинете, и дома как-то слишком тихо. Из спальни родителей доносится приглушенный женский голос. Элиза сидит на кровати и говорит по телефону. Я вхожу в комнату, и она сообщает собеседнику, что перезвонит.

– Привет, Элиза. Ты не знаешь, где отец?

– Привет, – отвечает она, теребя бусы. – Откровенно говоря, он в самолете. Ему пришлось улететь в Лос-Анджелес на несколько дней раньше, чтобы подготовиться к премьере. Он очень расстроился из-за того, что не смог с тобой попрощаться, и просил передать, что позвонит сразу, как приземлится.

Мне хочется разбить что-нибудь о стену, закричать, взять Элизу за плечи и хорошенько встряхнуть, но я напоминаю себе, что женщина ни в чем не виновата. Хотя, глядя на то, как она сидит на кровати моей матери в этой кошмарной коричневой блузке и пялится с глупой сочувственной улыбкой, контролировать себя становится все сложнее.

– С тобой все в порядке?

Неожиданно у меня сдают нервы.

– Нет, – произношу я тише, чем собиралась. – Я понимаю, что у него дела, но он никогда раньше не уезжал не попрощавшись.

– Иди сюда, садись. Я понимаю, странно, что я нахожусь здесь, но у меня в доме ремонт, и твой папа попросил меня остаться с вами.

– Замечательно, но можно мы пойдем в другую комнату?

– Конечно. В любом случае я как раз собиралась уходить. Я соберу вещи и спущусь на кухню, пойдет?

– Ладно.

Я делаю себе бутерброд с индейкой и майонезом, но откусив пару кусочков, понимаю, что есть на самом деле не хочу. Элиза заходит на кухню с таким уверенным видом, будто знает что-то, чего не знаю я.

Женщина наливает себе сок.

– Ты знала мою мать? – спрашиваю я.

– Нет, – тихо отвечает она. – Видела ее пару раз. Ты по ней скучаешь?

Я фыркаю.

– Знаю. Глупый вопрос.

– Отец когда-нибудь говорил с тобой о ее смерти?

– Нет. – Она лжет. Я знаю, потому что видела по телевизору программу, посвященную теме невербального общения. Она чесала голову во время ответа и не смотрела мне в глаза. Иногда взрослых можно видеть насквозь.

– Кажется, он что-то скрывает, и мне это не нравится.

Она смотрит на меня, не зная, что ответить, и я меняю тему:

– Так когда папа собирается вернуться?

Элиза допивает сок и набрасывает на плечи шаль. Не знала, что кто-то до сих пор их носит. Что странно, она тут же ее снимает.

– Не знаю точно. Он просил меня забрать Тайла из…

– Ясно. Я заберу его.

Она как будто собирается спорить, но тут же подскакивает ко мне и осторожно целует в щеку.

– Ладно. Пока тогда.

Она оборачивается, прежде чем уйти. О нет, только не это.

– Если захочешь поговорить, обращайся.

Черт!

– Спасибо.

Она закрывает за собой дверь. Не то чтобы Элиза мне не нравилась. Я просто не хочу, чтобы она мне нравилась.

Через несколько минут я ухожу за Тайлом. По дороге домой он рассказывает мне об отъезде папы и сообщает, что не отказался бы от пиццы на обед.

– Папа дал мне кредитную карту, – хвастается он, – «Карт бланш».

– Да ну, что же ты собираешься купить?

– Коллекционную «Веспу».

– Жесть.

Мы сворачиваем на нашу улицу, и при виде крыльца дома Оливера мне становится грустно. Как он мог взять и забыть обо мне? Я что-то сделала не так? Тайл, как будто прочитав мои мысли, пытается меня успокоить:

– Не переживай, Луна, он появится.

Я улыбаюсь, и мы идем к нашему крыльцу. Посидев немного над домашней работой, мы решаем закончить клип в память о маме. Я в специальной программе соединяю лучшие фрагменты из снятого Тайлом и пускаю фоном «The Shins». Получается неплохо. Тайлу нравится. Мама выглядит тут такой красивой. Раньше, когда она была просто моей мамой, это так не бросалось в глаза. А теперь, после смерти, ее красота стала заметнее, как если бы в ясный летний день кто-то раздернул шторы и солнце осветило ее. Когда мама была жива, ее дух что-то сдерживало, а теперь она выглядит так ярко, что в это трудно поверить. Интересно, поэтому многие художники получают признание только после смерти? Я раздумываю над этим, а Тайл бежит вниз, чтобы встретить курьера с пиццей.

Я сохраняю клип и выкладываю его на «ютуб» под названием «День из жизни Марион Кловер», внизу подписываю: «Снято Тайлом, смонтировано Луной». Затем я спускаюсь в кухню и обнаруживаю, что Тайл уже успел съесть половину куска. Я хватаю один кусочек, заворачиваю его в фольгу и говорю Тайлу, что сейчас вернусь.

Перебежав через дорогу, я звоню в дверь Оливера. Открывает экономка, у нее опять бессмысленный взгляд и радостная улыбка. Мальчик сидит у нее на бедре, значит, мамы Оливера нет дома. Прежде чем я успеваю раскрыть рот, она говорит, что Оливер поехал на репетицию куда-то за город. Я чувствую себя глупо, стоя на пороге с теплым куском пиццы в руке, но вовремя понимаю, что Фелипе от него не откажется.

– Можно ему?..

Прежде чем я успеваю закончить, мальчик выхватывает пиццу у меня из рук и улыбается. Экономка видит, что я расстроена и говорит:

– Подожди, милая.

Она возвращается с приглашением на концерт Оливера. Я благодарю ее, хотя не знаю, смогу ли заставить себя пойти туда без приглашения от самого Оливера.

– Я передам ему, что ты заходила, – произносит она.

Мальчик, перемазанный томатным соусом, лопочет:

– Пасиба за пиццу.

Я ухожу и, еще раз взглянув на приглашение, замечаю, что у меня дрожат руки.

Вернувшись, я тут же спускаюсь в фотолабораторию. Тайл с мольбой смотрит на меня, и я беру его с собой. Он стоит, облокотившись на стену, и смотрит, как я промываю отпечатки в растворе.

– Это кто? – спрашивает он.

– Рейчел-один и Рейчел-два, мальчик-художник и моя учительница. О, и ноги моих одноклассников в кабинете английского.

– Ты опять дружишь с этими Рейчел?

– Не совсем. Мне просто понравилась композиция. Видишь?

Я поднимаю снимок, чтобы получше его рассмотреть. Он получился одновременно и старинным, и современным. Девушки определенно выглядят красивыми, но это не самая очевидная красота. Они прихорашиваются, не зная, что их снимают. На них льется свет из прямоугольного окна. В этом снимке есть что-то такое, от чего на него хочется смотреть дольше, чем обычно. Надеюсь, я права, дело в композиции.

– Выглядит как картина, – говорит Тайл.

– Ты прав, – соглашаюсь я, – натюрморт.

Я жестом прошу Тайла забраться на табуретку и повесить снимок просушиться. Он улыбается, но вешает фото на прищепки с очень серьезным видом.

Вот ясный и четкий снимок мисс Грей. У нее честное лицо, скромный, но твердый взгляд. Каждый ли может вот так посмотреть в объектив и показать свою душу? Мисс Грей пришлось очень нелегко в жизни. Ее сын умер восьмимесячным. Это разрушило ее семью, и больше у нее никогда не было детей. Однажды в разговоре она назвала его имя: Уилл – такое впечатление, что мир вокруг нас покачнулся и обрушилась тишина. Может быть, на этой фотографии мисс Грей думает о нем – об Уилле. Ее глаза словно говорят: «Ты причинил мне боль, но я люблю тебя». Как откровение приходит мысль, что так надо будет назвать выставку, если она все-таки состоится.