Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

У меня дрожат руки. «Одно за раз», – напоминаю я себе. Так на меня не обрушится все одновременно. Я делаю, что сказал голос.

Гудок.

Я едва разбираю сильный азиатский акцент, но слово «забрать» наводит меня на мысль, что речь идет о прачечной. Я нажимаю цифру семь, чтобы стереть сообщение, и направляюсь на Семьдесят шестую улицу. Или это Семьдесят седьмая? Помню, у них в чашке на прилавке были отвратительные конфеты. Однажды мама отругала меня за то, что я выплюнула эту конфету на чье-то крыльцо. Она сказала, что леди так не поступают.

Вот знакомый синий навес. Я захожу внутрь. Да, разумеется, конфеты на месте. За прилавком стоит китаянка лет шестнадцати. Она вопросительно смотрит на меня. Я не уверена, зачем пришла сюда. Не может же быть, чтобы у них до сих пор лежала ее одежда.

Несколько минут я стою, не зная, что сказать, пока не приходит мама китаянки и не начинает смотреть на меня с тем самым сочувствием в глазах, от которого я так устала. Наверное, она узнала о смерти мамы из сплетен женщин по соседству. Или может быть, она читает «Пейдж сикс», в чем я, впрочем, сомневаюсь. Стрижка каре, коричневый кардиган. Она поднимает кривые пальцы, прося меня подождать. Ее дочь продолжает смотреть на меня теперь без всякого выражения. Колокольчик на двери снова звонит, и заходит женщина в узкой черной юбке и серебристых туфлях на высоком каблуке. Я не сразу понимаю, что это мама Оливера. Мое сердце начинает биться быстрее, когда я замечаю в дверях идущего за ней сына.

Тут же я задумываюсь, что на мне надето. Джинсы и когда-то красная рубашка, теперь выцветшая до оранжевого. О нет… не те туфли, в этих мои ноги выглядят слишком большими. Я вижу, как он тянется к конфетам, и издаю нечленораздельный звук, пытаясь его остановить.

– Ты точно не хочешь их пробовать, – шепчу я.

Он впервые смотрит на меня и улыбается. Я чувствую, что моя кожа горит, и, кажется, вот-вот вспыхну. У него невероятно длинные ресницы и бледные губы. Из-за лампы дневного освещения кажется, что от его волос исходит сияние.

Через какое-то время – казалось, прошло не меньше часа – хозяйка возвращается с платьем матери. Она передает его мне вместе со счетом. Она собирается взять с меня деньги? Я смотрю на Оливера, он глядит в пол. Хозяйка кивает и взмахивает рукой с узловатыми пальцами. Я разворачиваюсь и одариваю Оливера своей лучшей улыбкой.

Мама всегда носила платья. Не думаю, что у нее когда-нибудь были шорты. В детстве я постоянно пряталась под ее юбками, представляя, что это моя палатка, а мамины стройные загорелые ноги – шесты, на которых она держится.

Добравшись домой, я тут же разрываю пластиковый пакет, выложенный внутри бумагой с рекламой химчистки. Это черное платье с крохотными золотыми бусинками на воротнике и по подолу. Не помню, чтобы я видела маму в нем. Я надеваю его и смотрюсь в зеркало. Это самая красивая вещь, которую я примеряла в своей жизни. Я поворачиваюсь и иду к окну. За мной кто-то наблюдает, я это чувствую. Там никого, но свет горит. Через несколько секунд свет гаснет, и кто-то подходит к окну. Я могу различить только силуэт кудрявой головы. Я улыбаюсь, кружусь перед окном, демонстрируя платье, и задергиваю шторы.

Мне хочется показаться отцу, но я не собираюсь бередить его память. Я на цыпочках прокрадываюсь мимо комнаты брата и в раскрытую дверь замечаю, что он спит на полу рядом с кроватью. Платье стесняет движения, но у меня все-таки получается уложить его обратно и укрыть. В полусне он бормочет:

– Мама?

Я отхожу на шаг и смотрю на него. Его ноздри слегка раздуваются, как будто он что-то нюхает во сне. Он поджимает губы и отворачивается. Я крадусь к лестнице и застываю на первой ступеньке, услышав незнакомый женский голос. Она нервно смеется. Это та женщина на «Э».

Прежде чем я успеваю развернуться и убежать обратно, они заходят в холл. Она довольно симпатичная, одета по-богемному. Отец останавливается как вкопанный, увидев платье. Я чувствую, что покраснела как помидор, и понимаю: он никогда не видел это платье на маме.

– Луна? – спрашивает отец. – Откуда?.. Что?

– Я ходила в химчистку, ну, знаешь, в ту…

К счастью, девушка на «Э» нарушает неудобное молчание, протягивая ко мне руки. Боже, у нее кожаные украшения.

– Меня зовут Элиза, я так рада с тобой познакомиться.

– Я тоже.

– Собираешься куда-нибудь? – спрашивает она, искушая меня сказать что-то резкое.

– Да, – отвечаю я, – собираюсь утопиться в болоте. Хорошего вечера обоим.

Я пытаюсь посмотреть на отца с вызовом, но они улыбаются и проходят мимо. Я замечаю, что на его пиджаке до сих пор висит ценник, и мне приходится два раза дернуть, чтобы оторвать его. Вернувшись в комнату, я смотрю через окно на улицу. Они стоят совсем рядом и ждут такси. Я сажусь на кровать.

От нее приятно пахнет. Чем это? Абрикосами?

Я снимаю платье и надеваю ночную рубашку. Сосредоточиться на домашней работе нелегко, но я честно пытаюсь. Все, о чем у меня получается думать, – это Оливер, ведь он наконец заметил меня. Интересно, он знает, что я наблюдаю за ним или слушаю, как он занимается? Потом я вспоминаю про мамин телефон и шесть оставшихся сообщений. Я решаю подождать до завтра, мне хватило сцены на лестнице.

Ложась спать, я думаю: «Что они там делают на своем свидании?» Элиза напоминает мою вожатую из лагеря – Уиллоу – она всегда слегка улыбалась и смотрела на все влажными глазами. Совсем не так, как мама, с ее напряженным и внимательным взглядом и слегка прищуренными глазами. У меня тоже есть эти черты. Но стоит мне задуматься, как все считают, что я хмурюсь. Я смотрю на фотографию мамы, прикрепленную к стене скотчем. Я вырезала ее из одного огромного глянцевого журнала, которые обычно лежат в номерах отелей. На ней блестящее платье с меховым воротником, а взгляд говорит: «Я бросаю тебе вызов».

Сейчас весенние каникулы, отец наконец-то закончил свой документальный фильм, поэтому, пока Тайл смотрит мультики, мы едим французские тосты – единственное блюдо, которое он любит готовить.

– Так с чего ты решила пойти в химчистку? – спрашивает он, на его губах блестят капельки сиропа.

Я пытаюсь откусить кусок побольше, чтобы у меня было время подумать над ответом.

– Просто из любопытства.

Он прекращает жевать, странно смотрит на меня – взгляд, который я не могу толком понять, – и откусывает еще кусочек.

– Как твое свидание? – интересуюсь я, меняя тему.

– Неплохо… – отвечает он.

Моего отца всегда было трудно раскусить. Он рассказывает только то, что считает нужным, не больше.

– Она торгует травкой?

Он смеется. От этого простого звука мне становится теплее.

– Она учительница, – говорит он.