Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений

– Дай догадаюсь. Учит плести корзины?

Он смеется опять, но на этот раз по-другому. Фраза про травку определенно имела больший успех.

– Учительница английского. Да, я знаю, что это штамп. Но она действительно ничего. Только…

Ему не нужно договаривать, мы оба и так понимаем, что он имеет в виду. Мне будет нелегко даже подумать, что кто-то может занять место мамы, но ему, без сомнения, еще тяжелее. Я вырезаю середину своего тоста – лучший кусочек.

– Ты знаешь Оливера, который живет напротив?

– Видел.

– Чисто гипотетически, если бы он меня пригласил, как думаешь, можно было бы мне сходить послушать его игру на виолончели?

Он съедает еще кусочек и вытирает уголки рта.

– Думаю, это было бы неплохо.

– Мне пятнадцать через три дня.

– Я в курсе, Луна. Я не настолько выпал из жизни.

По его выражению лица я понимаю, что могу его подразнить.

– Нет, но когда ты бродил по дому из комнаты в комнату, мне в какой-то момент захотелось позвонить в больницу Бельвю.

Он кидает в меня салфеткой, но мне удается вовремя увернуться.

Честно говоря, после того несчастного случая я точно так же бродила из комнаты в комнату. Тайл три месяца прожил с нашей бабушкой на Лонг-Айленде, а мы с отцом превратились в зомби, питающихся тайской едой и имбирным элем. Я в школе скатилась на тройки и потеряла друзей – двух Рейчел. Не знаю, почему мы дружили. Просто так получилось.

В пятом классе наш проект ко Дню святого Валентина занял первое место. Все остальные просто вырезали сердца из цветной бумаги, а мы взяли фотографии разных пар: на вечеринках у наших родителей, на прогулках в парке, геев и натуралов, белых и черных, молодых и старых, улыбающихся и дурачащихся. А потом выложили их в форме огромного сердца и прикрепили к листу. Целый год наша работа висела в школе. Мы все время делали какие-то творческие работы и вместе проводили время, пока наши родители пили коктейли. Теперь Рейчел-один – это хорошенькая снаружи, но пустая внутри девица, которая тратит четыреста долларов в месяц на уход за волосами и встречается с половиной парней на Сентрал-Парк-Уэст. Рейчел-два можно принять за немую. Она редко что-то говорит и больше напоминает красивую сумку, которую Рейчел-один везде с собой носит. Я называю их Барботами – помесью Барби и робота. Они морят себя голодом, обладают нездоровой страстью к блеску для губ, и их неуверенность в себе просвечивает сквозь шмотки от «Прада». После смерти моей мамы они никак не могли понять, почему я не демонстрирую свое горе, почему не выгляжу несчастной. Рейчел-один сказала, что я веду себя «жутко», и Рейчел-два, несмотря на свою нелюбовь к использованию слов, сообщила, что я «больше им не подхожу». Я их ни в чем не винила на самом деле. Что-то во мне тогда сломалось, и я ничего не чувствовала. Они удалили меня из друзей на «Фейсбуке», но мне было все равно.

Теперь я по большей части общаюсь с Жанин «Оскар» Майерс – наверное, потому, что мы с ней обе аутсайдеры. Ее слава куда более двусмысленна, чем моя. Она сняла для своего парня видео, в котором с неоднозначным наслаждением ест хот-дог. На следующий день ее друг выложил ролик в Интернет. Лично мне кажется, что это было забавно, но компания сплетниц из нашей школы (старшеклассницы, которые одеваются так, будто живут в телевизоре) поймали ее в туалете и написали на лбу «шлюха». Я помогала ей смыть надпись, но нам не хватило времени, и все оставшиеся уроки у нее на лбу оставались едва видимые следы. Обе Рейчел даже не смотрят в мою сторону после того, как я подружилась с Жанин, но мне все равно. После смерти мамы их одержимость блеском для губ и этим роботом Заком Эфроном стала казаться мне полной глупостью.

Я собираю липкие тарелки и складываю их в раковину. Когда я включаю воду, отец останавливает меня:

– Я сам, Лунный Свет.

Когда он называет меня так, я чувствую его любовь, она буквально висит в воздухе. Эти слова, эта интонация куда-то надолго пропали, как любимые сережки, которые потеряла. Ты чувствуешь, будто они где-то в доме и в любой момент могут неожиданно найтись.

– Ладно, – говорю я и взбегаю по лестнице. Я беру красный телефон и убираю в задний карман. По дороге к двери я слышу голос отца:

– Собралась слушать виолончель?

– Хорошо бы, – откликаюсь я, – но пока просто прогуляюсь.

– Ладно, только будь осторожна!

– Я познакомлюсь с первым же подозрительным парнем, у которого есть фургон.

Отец морщится, когда я закрываю дверь.

На улице у всех по-прежнему весеннее настроение. Это видно по их яркой одежде и по светящимся надеждой глазам. Я сажусь у ближайшей лестницы, мимо которой ходит мало людей, и слушаю сообщение номер шесть. Теперь, убедившись, что с моим отцом почти все в порядке, я немного успокоилась, и руки у меня не дрожат.

Это мужской голос. Низкий, с каким-то акцентом. Австралийским, возможно. Он называет маму «милая» и предлагает к нему «заскочить». Мужчина диктует адрес – место под названием Гринпойнт в Бруклине.

Если раньше личная жизнь мамы была для меня под запретом, так ли это сейчас? Почему платье, которое я забрала из химчистки, так удивило папу? Это имеет какое-то отношение к хозяину запонки? Я пересекаю парк и у его восточного края сажусь в такси.

– Игл-стрит, сорок четыре, Гринпойнт.

Водитель подозрительно косится на меня.

– Не беспокойтесь, деньги есть, и мне разрешают ездить одной.

Кажется, это сработало. Он обезоруженно поднимает руки и включает счетчик.

Я не знаю, что на самом деле пытаюсь отыскать, но у меня такое чувство, будто мной завладело что-то извне. Мне не хочется беспокоить отца, который наконец в хорошем настроении, но я просто обязана узнать больше.

Когда такси проезжает по мосту Пуласки, я вижу большую часть центра – гордые и величественные здания над рекой. Я сейчас смотрю на город, в котором восемь миллионов людей. Восемь миллионов, но среди них нет моей матери.

Игл-стрит выглядит промышленной улицей, только на углу расположен одинокий магазинчик. Здание занимает целый квартал и похоже на фабрику. Рядом катаются на скейтбордах дети с водяными пистолетами. Должно быть, у них тоже весенние каникулы.

Я прошу такси подождать. На противоположной стороне квартала компания хипстеров устроила фотосессию; ветер крутит в воздухе мусор. Дверь распахнута настежь, и я вхожу в пахнущий воском и сигаретным дымом подъезд. Я поднимаюсь по лестнице и чувствую, как в крови вскипает адреналин. Я останавливаюсь перед дверью квартиры «3b».

Что я ищу?

Прежде чем я успеваю постучать, открывается дверь. Мне улыбается человек с эспаньолкой, одетый в спортивную куртку.

– Могу вам чем-то помочь?

Тот же самый акцент. Низкий голос. Не сразу я задаю свой вопрос: