Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Больше он мне не писал. Между нами снова были ужасные события всемирной истории, мир продолжал шататься, словно раненый, словно пьяный, личные привязанности и заботы отошли в сторону.

Однако я часто рассказывал о Зорбасе друзьям, мысленно воскрешая эту великую душу. Мы восхищались гордыми и уверенными, находящимися за пределами логики действиями необразованного человека. На духовные высоты, достичь которых нам требовались долгие годы упорного труда, он восходил, сказав всего несколько живых слов, и тогда мы говорили: «Зорбас – великая душа!» А если он восходил еще выше, мы говорили: «Он – безумец».

Так шло время, отравленное сладостными воспоминаниями. И еще одна тень, тень моего друга, легшая на критский берег во времена Зорбаса, тоже отягощала душу мою и не покидала меня, потому что и я не покидал ее.

Однако об этой тени я не говорил никому: это был разговор, который я втайне вел с тем, другим берегом и который помогал мне свыкнуться с мыслью о смерти, это был таинственный мост, соединявший меня с Аидом. И когда душа умершего проходила по нему, я чувствовал, что она истощена и бледна, не может разговаривать со мной в полный голос, не в силах пожать мне руку.

Иногда мне в голову приходила тревожная мысль, что друг мой, возможно, не успел полностью преобразовать на земле свое тело, не успел закалить и укрепить душу, чтобы в решающую минуту она не поддалась паническому страху смерти и не рассеялась в воздухе. Возможно, думалось мне, душе его угрожает опасность исчезновения, потому что ей не было дано времени сделать бессмертным то, что из его смертного сознания можно было сделать бессмертным.

И вдруг он набирается сил (он или, быть может, это я вспоминаю о нем с необычайно сильной любовью?) и приходит сильный и помолодевший, так что почти слышны его шаги на лестнице.

Недавно я отправился в одиночестве в покрытые снегом горы Энгадина [64], где когда-то провел восхитительные, необыкновенные дни и ночи вместе с другом и с женщиной, которую мы любили.

Я лежал на кровати в той же гостинице, где мы останавливались тогда. Я спал. Лунный свет струился через открытое окно, и в мою укутанную сном грудь проникали горы, хрустальные ели, глубокая голубая ночь.

Во сне я ощущал несказанное блаженство. Сон был словно глубокое море, безмятежное и прозрачное, а я счастливо и неподвижно лежал в глубине его. Ощущения мои были столь сильны, что кораблик, проплывавший по поверхности моря в тысячах саженей надо мной, казалось, бороздил мое тело.

Вдруг на меня упала тень, и я сразу же понял, кто это. И тогда раздался голос, исполненный упрека:

– Ты спишь?

И я ответил тоже с упреком:

– Ты опоздал. Вот уже несколько месяцев я не слышал твоего голоса… Где ты бродил?

– Я всегда с тобой, но ты обо мне забываешь. У меня нет сил постоянно звать, а ты хочешь покинуть меня. Прекрасна луна, прекрасны деревья в снегу, прекрасна жизнь в вашем, земном мире, но не забывай обо мне.

– Я никогда не забываю о тебе, и ты это знаешь. В первые дни после нашего расставания я отправился на чужбину, скитался в диких горах, изнурял тело, морил его бессонницей и рыдал о тебе. Я даже сочинял песни, чтобы скорбь не задавила меня, но песни получились никчемными и нисколько не помогли справиться со страданием. Одна из них начинается так:

А другая песня, тоже незавершенная, начинается так:

Он печально улыбнулся, наклонился надо мной, и я ужаснулся бледности его лица.

Друг долго молча смотрел на меня своими глазницами, в которых уже не было глаз, а были два комка земли.

– О чем ты думаешь? Почему ты молчишь?

И снова донесся издали глубокий вздох – его голос:

– Эх, что осталось от души, которой было тесно в мире! Несколько чужих стихов, не связанных друг с другом, несчастных, не составляющих даже завершенного четверостишия! Я то и дело прихожу на землю, брожу вокруг близких мне людей, но сердца их закрыты. Как проникнуть туда? Как ожить? Я – словно собака, кружащая вокруг запертого дома своего хозяина… О, если бы я мог жить свободно, не цепляясь, словно утопленник, за ваши теплые, живые тела!

Из глазниц потекли слезы, и бывшая в них земля превратилась в грязь.

Но вскоре голос друга окреп:

– Самую большую радость ты доставил мне на моих именинах в Цюрихе, помнишь? Ты говорил обо мне. Помнишь? С нами была еще одна душа…

– Помню, – ответил я. – Эта была та, которую мы называли нашей Госпожой…

Мы умолкли. Сколько веков прошло с тех пор! Трое любящих друг друга людей заперлись на его именинах в уютной комнате, когда за окном шел снег, уселись за стол, и я провозгласил похвальное слово в честь моего друга.

– О чем ты думаешь, учитель? – спросила с легкой иронией тень.

– О многом, обо всем…

– А я – о твоих последних словах. Ты поднял бокал и сказал: «Госпожа моя, когда Ставридакис был совсем маленьким, дедушка его усадил внучонка на одно колено, на другое поставил критскую лиру и стал играть мужественные мелодии. Выпьем же сегодня за его здоровье, и пусть судьба даст ему сидеть вот так всегда на коленях у Бога!» Бог очень скоро исполнил твое пожелание, учитель!

– Ничего, – сказал я. – Любовь побеждает смерть!

Он горько улыбнулся и ничего не ответил. Я почувствовал, как тело его растворяется, исчезает во мраке, становясь всхлипыванием, вздохом и насмешкой…

Вкус смерти в течение нескольких дней оставался у меня на губах. Смерть вошла в мою жизнь, приняв знакомое, дорогое мне лицо, словно друг, который пришел за нами и не спеша ожидает, сидя в углу, когда мы закончим свои дела. Мысли мои успокоились, осознав, таким образом, дружеский смысл смерти.

Смерть порой вливается в нашу жизнь подобно одурманивающему запаху. Особенно когда ты в одиночестве, светит луна, вокруг глубокая тишина, тело твое легко, только что из купели, и не чинит особых препятствий душе и ты спишь. Тогда стена между жизнью и смертью становится на мгновение прозрачной, и можно увидеть, что творится там, по ту сторону, под землей.

В одно из таких исполненных легкости мгновений, здесь, в одиночестве явился мне во сне Зорбас. Я совсем не помню, как он выглядел, что говорил, почему пришел, но когда я проснулся, сердце мое было готово разорваться. И вдруг, не знаю почему, на глазах выступили слезы.

И в то же время мной овладело желание – не желание, а ощущение необходимости! – воссоздать жизнь, которую прожили мы с ним вдвоем на побережье Крита, заставить память вспомнить, собрать все несвязанные друг с другом разговоры, голоса, жесты, смех, слезы, танцы Зорбаса и сохранить все это.