Никос Казандзакис - Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Желание было столь сильным и внезапным, что я испугался, как бы это не было знаком того, что с появлением его где-то на земле умирал Зорбас: я чувствовал между нашими душами настолько тесную связь, что казалось невозможным, если одна из них умрет, а другая не затрепещет и не завопит при этом.

На какое-то мгновение я почувствовал нежелание собирать в памяти и выражать словами все, что было связано с Зорбасом. Детский испуг овладел мною. Я говорил: «Если я сделаю это, значит Зорбасу действительно грозит опасность. Воспротивлюсь руке, толкающей мою руку!»

Я сопротивлялся два дня, три дня, неделю: занялся другими своими произведениями, ходил гулять, читал. Такими трюками я пытался обмануть незримо присутствующего. Но все мои мысли в тягостном беспокойстве были сосредоточены на Зорбасе.

Однажды я сидел на террасе моего дома на Эгине. Был полдень, стояла сильная жара. Я смотрел на лежащие в море обнаженные изящные бедра Саламина. И вдруг, совсем о том не помышляя, я взял лист бумаги, улегся на раскаленных плитах террасы и принялся за это Житие Зорбаса.

Писал я поспешно, с наслаждением, нетерпеливо воскрешал прошлое, пытаясь вспомнить и сохранить Зорбаса целиком. Словно на меня легла вина, если бы он погиб, и потому я работал дни и ночи напролет, стремясь запечатлеть подлинный лик моего «старца».

Я трудился, словно колдуны диких африканских племен, которые рисуют в пещерах увиденного во сне предка, стараясь изобразить его как можно вернее, чтобы душа его могла признать тело и вернуться в него.

Через несколько недель Житие было окончено.

В день его завершения я снова сидел вечером на террасе и смотрел на море, а на коленях у меня была готовая рукопись. Какую радость, какое облегчение испытывал я! Словно с плеч моих свалилась огромная тяжесть. Я был словно женщина, которая родила и держала на руках младенца.

И вот, когда солнце уже клонилось к закату, на террасу поднялась Сула – упитанная, босая, очень живая девочка, которая приносила мне письма. Она оставила письмо и поспешно убежала. Я понял. Мне показалось, что я понял. Потому что, раскрыв и прочитав письмо, я не вскочил с криком, не оказался захвачен врасплох. Я был уверен. Я знал, что именно в ту минуту, когда я держал на коленях оконченную рукопись и смотрел, как заходит солнце, и должно было прийти это письмо.

Спокойно, без слез, прочитал я письмо. Оно было из какого-то села близ Скопье в Сербии и написано с горем пополам по-немецки. Вот его перевод:

Я, сельский учитель, пишу Вам, чтобы сообщить скорбное известие, что Алексис Зорбас, имевший здесь шахту магнезита, умер в минувшее воскресенье в шесть часов вечера. Перед тем как испустить дух, он позвал меня и сказал:

«Подойди-ка сюда, учитель. Есть у меня друг в Греции. Когда я умру, напиши ему, что я умер и что до последней минуты мозги у меня были в порядке на все сто и о нем я вспоминал. И еще – что ни в чем из совершенного мною я не раскаиваюсь. Желаю ему всего хорошего, и еще скажи, что уже время ему набраться ума-разума… А если придет какой-нибудь поп исповедовать и причащать меня, скажи ему, пусть проваливает отсюда, и да будет на мне его проклятие! Сделал я в жизни много – ох как много чего! – но все же мало еще сделал: такие люди, как я, должны жить тысячу лет. Спокойной ночи!»

Таковы были его последние слова. Сразу же после этого он приподнялся на подушке, сбросил с себя простыни и попытался встать. Мы – Люба, его жена, я и несколько крепких соседей – попробовали было попридержать его, но он оттолкнул нас, встал с кровати и подошел к окну. Там он вцепился в раму, посмотрел вдаль на горы, выпучив глаза, и стал смеяться, а затем заржал, как лошадь. Так вот, стоя в полный рост, впившись пальцами в окно, и встретил он смерть.

Жена его Люба просит написать Вам привет от нее, и что покойник очень часто рассказывал ей про Ваше благородие, и что сандури, которое было у него, велел он передать Вам после своей смерти, чтобы Вы о нем помнили.

Так вот, вдова просит, если случится Вам побывать у нас в селе, заходите переночевать у нее в доме, а утром, как уходить будете, возьмете с собой и сандури .

  Дракон , т. е. добрый змей, – восходящий к античности образ греческого фольклора, хранитель домашнего очага. (Здесь и далее примечания переводчика.)

  Комитадзис («комитетчик») – участник или сторонник «комитетов», движения за освобождение народов исторической области Македонии из-под власти Турции конца XIX – начала XX века. При этом существовало два «комитета» – Внутримакедонская революционная организация (с 1893 г.), выступавшая за улучшение положения всех жителей «Европейской Турции без различия пола, национальности, религии и убеждений», и болгарская националистическая внешнемакедонская революционная организация (с 1895 г.), боровшаяся за включение Македонии в состав Болгарии. Греческие и болгарские комитадзисы вели между собой вооруженную борьбу и зачастую прибегали к методам массового национального террора по отношению к мирному населению.

  Сирокко – горячий ветер, дующий из пустынь Северной Африки.

  Карагез ( тур. «черноглазый») – персонаж театра теней в Греции, Турции и других странах Востока. В обыденной речи Карагез стало нарицательным именем, означающим смешного человека и зачастую глупца, несмотря на то что этому образу в значительной мере присущ подлинный живой народный юмор.

  Наргиле (перс.) – прибор для курения табака (листьев), представляющий собой систему сосудов и соединительных трубок.

  Истрати Панаит (1884–1935) – румынский франкоязычный писатель греческого (по отцу) происхождения. П. Истрати и Н. Казандзакис познакомились и тесно подружились в СССР, по которому затем вместе путешествовали, посвятив Стране Советов ряд произведений.

  Сандури – греческий народный музыкальный щипковый инструмент.

  Клефты ( досл . «воры») – греческие повстанцы, боровшиеся против турецкого ига. Клефтские песни являются памятниками греческой народной исторической песни (на русский язык переводились, в частности, Н. Гнедичем, автором классического русского перевода «Илиады»). Македонские песни напоминают о ситуации начала ХХ века, когда остро стоял вопрос об освобождении Македонии от турецкого ига.

  Дискос – церковное блюдо, используемое, в частности, для сбора пожертвований.

  Грош – зд.: турецкая монета (медная, затем серебряная), стоимость которой составляла 0,01 золотой лиры.