Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда

Их голоса переходят в смутное бормотание, когда они удаляются по коридору – Лоренс намеренно уводит дочь в кухню, где включает свет, ставит на плиту чайник.

Бесшумно и осторожно я выскальзываю из гостиной, плотно прижимая сумку к груди, чтобы в ней ничто предательски не звякнуло, и ступаю только по красному ковру, поглощающему звуки шагов. А уже оказавшись на ночном холоде, я вдруг с легким уколом сожаления понимаю, что там не осталось ничего, что бы выдавало мое недавнее присутствие: ни двух использованных тарелок, вилок или бокалов, ни второй зубной щетки на полке в ванной.

Мэри Пим единственная, кто улавливает во мне перемену. Однажды я ловлю на себе ее взгляд поверх стекол очков. В ответ вопросительно вскидываю брови, а Мэри говорит:

– Ты не похожа на себя.

– Неужели?

– Да. У тебя в жизни что-то происходит?

Она произносит это по-доброму, словно искренне рада за меня.

Но я лишь смеюсь, отмахиваюсь и говорю, что это ей только кажется.

В начале декабря я получаю весточку от Полли. Она присылает мне эсэмэску, спрашивая, смогу ли прийти на их курсовой спектакль «Следы на потолке». Я звоню Лоренсу, и мы решаем, что я вполне могу там появиться. Тедди в этот вечер занят, а это для меня большое облегчение. Правда, будет Шарлотта Блэк, и я готовлюсь к тому, что мне, точнее – нам, предстоит пройти проверку ее пристальным взглядом. Едва ли мы сумеем ничем не выдать себя.

В зрительном зале жарко, и пока я добираюсь до своего места, мои щеки уже пылают. Повсюду вокруг меня группами сидят родители и друзья студентов, склонившись над программками и вслух читая имена участников спектакля.

Лоренс и Шарлотта появляются вместе, погруженные в глубокомысленную беседу. У меня вдруг делается необычайно сухо во рту, когда они замечают меня и начинают пробираться к занятым мной для них креслам, перекинув через руки пальто. Я целую Шарлотту, потом Лоренса, и мне сразу же представляется, насколько легко разгадать наш глупый и очевидный обман. Лоренс сидит между нами, и мы втроем разговариваем о полнейшей ерунде. А потом в зале гаснет свет.

У Полли одна из главных ролей, и она смотрится в ней очень и очень неплохо. Ее игра жива и естественна, а несколько реплик вызывают громкий хохот аудитории.

Когда начинаются вызовы после окончания спектакля, Полли приставляет ладошку козырьком к глазам, чтобы защититься от яркого света, вглядывается в зрителей и, заметив нас, радостно машет рукой и посылает воздушные поцелуи.

– Ты должна поужинать вместе с нами сегодня, – шепчет мне на ухо Лоренс. – Все пройдет хорошо, не переживай.

– Не могу, – отвечаю я. – Только не сегодня. И не надо меня заставлять.

Мы с ним и с Шарлоттой ждем в фойе посреди весело оживленной публики, и вскоре Полли выходит к нам. Она не одна. За ней следует высокий молодой человек с темно-рыжей шевелюрой.

– О, Фрэнсис! – восклицает она, обнимая меня. – Я так счастлива, что ты пришла.

– Ты была очень хороша, – искренне произношу я. – Поздравляю с премьерой.

– Мартин! – Полли тянет за рукав молодого человека, который занят разговором со своим отцом. – Мартин, позволь представить тебе Фрэнсис.

Он пожимает мне руку и говорит, что для него удовольствие познакомиться со мной. Он хорош собой: с карими глазами оттенка лесного ореха и светлой кожей лица.

– Откуда вы знаете друг друга? – интересуется Мартин.

Возникает короткая, но тяжелая пауза, когда нам с Полли приходится невольно вспомнить о том, о чем сейчас лучше было бы на время забыть.

– Через маму, – отвечает Полли. – Как-нибудь я расскажу тебе подробности.

Наступает Рождество, которое я встречаю в родительском доме.

«Пусть принесет веселье праздник!» – распевает Тоби, пока моя матушка со страдальческим выражением лица обходит дом с мешком для отходов. Повсюду расставлены мусорные корзинки, и она постоянно проверяет каждую из них, словно даже скомканная бумажка, не убранная сразу же, становится признаком неряшливости хозяйки дома.

Создается впечатление, что без этих корзинок и необходимости их опустошать жизнь моей мамы лишилась бы смысла.

Когда же меня посылают в гараж, чтобы принести несколько банок зеленого горошка, я замечаю, что к крышке огромной морозильной камеры теперь приклеен лист бумаги формата А4 с полным списком содержимого. В нем помимо прочего значатся «цветная капуста с сыром» и «слоеное тесто». Самые последние вложения вписаны зеленой шариковой ручкой: «нарезанный белый хлеб», «яблочный пирог миссис Крейвен» (по рецепту Женского института), «отборный бекон (три упаковки)».

Эстер и Чарли заняли комнату, в которой раньше жила она. Их дети расположились в бывшей моей спальне. И мне приходится довольствоваться раскладушкой в отцовском кабинете. Когда все это начинает действовать на нервы, в доме нет места для уединения. А потому я провожу много времени в прогулках по деревне, засунув руки в карманы пальто, думая о Лоренсе, который совсем близко отсюда, гадая, позвонит ли он мне (звонка я так и не дождалась, хотя в канун Рождества Лоренс прислал мне текст, выражая надежду, что я «веселюсь от души»). Но и на эти прогулки приходится выбираться тайком, иначе мне навяжут в спутники детей.

Эстер, по своему обыкновению, разрывается между желанием показать, какая она хорошая мать («Умница, Тоби! Как ловко ты все нарезал!»), и гораздо более сильным стремлением проводить как можно больше времени подальше от сыновей.

– Наверное, я слишком нервная, – начинает она пьяные откровения со мной, сидя рядом на софе (после нескольких «сухих» праздников Чарли теперь всегда привозит с собой солидный запас спиртного), пока мальчики бегают на игровой площадке в деревне, – но ты даже не представляешь, как же они меня достали! И я сама во многом виновата.

Очевидно, что Эстер недавно прочитала очередную книжку по педагогике.

– У меня выработалась привычка во все влезать самой. Но мальчишки дерутся между собой, и не надо вмешиваться. Они должны научиться сами разрешать свои разногласия. Мы с Чарли приняли твердое решение, что теперь будем наблюдать за ними только со стороны.

И действительно, когда после чаепития Руфус и Тоби затевают свару из-за последнего оставшегося на блюде шоколадного Санты, Эстер спешит удалиться в ванную, а Чарли склоняется над праздничным кроссвордом в «Телеграф» и ни на что не реагирует.

Шумный скандал, кажется, будет продолжаться бесконечно, но мама вовремя включает телевизор.

Каждый год в такие дни я с особой остротой ощущаю свои недостатки и понимаю, сколь многого лишена в жизни. И хотя на сей раз все иначе, я получила повышение, у меня есть свой секрет (о котором я непрестанно думаю, наслаждаясь им как экзотической сладостью), для своей семьи я остаюсь все той же прежней смешной Фрэнсис. Скованной. Предсказуемой. И, возможно, немного невезучей.