Гарриэт Лейн - Элис. Навсегда

Она задумчиво смотрит на меня, пока я надеваю куртку и обматываюсь шарфом.

– Подождите минуточку, – говорит Шарлотта, исчезает в одной из комнат и возвращается с необъятных размеров букетом из кремовых роз и лютиков, обернутых хрустящими листами дорогой бумаги, где пурпурные тона соседствуют с приличествующими случаю темно-серыми.

– Пожалуйста, возьмите его. А Элис едва ли понравилось бы зрелище, когда такие цветы просто свалены в темной гостиной.

Я возвращаюсь домой по скользким тротуарам с букетом в руках. Светлые лепестки порой касаются моей щеки и ощущаются как что-то прохладное и упругое. И хотя мои пальцы скоро немеют от холода мокрых стеблей, я все равно наслаждаюсь неслыханной красотой своего трофея, взглядами прохожих, которые он привлекает, и содержащимся в нем намеком на возможность какой-то иной жизни.

Дома я снимаю целлофан, оберточную бумагу и обнаруживаю внутри небольшую записку. Выясняется, что цветы от директора «Радио-4» и ее мужа («Лоренсу, Тедди и Полли. С глубокими соболезнованиями и искренней любовью»). Подрезав стебли, я по-новому аранжирую букет у себя в спальне, чтобы погружаться в сон и просыпаться под этот восхитительный аромат.

Через неделю, когда лепестки роз уже начали молочными гроздьями осыпаться, я возвращаюсь с работы и замечаю на коврике в прихожей конверт. Внутри плотная белая карточка, пульсирующий почерк, черно-синие чернила авторучки. Это Полли приглашает меня на церемонию, которую обычно организуют через месяц после смерти. «Я была бы очень рада вас видеть, если, конечно, вы найдете время, чтобы присоединиться к нам», – написала она. Под своей подписью Полли, видимо, машинально поставила три значка, которые для современной молодежи символизируют поцелуи: XXX. Записку я выставляю на каминную полку, а когда упоминаю о ней в разговоре с Эстер, то заявляю, что пока не решила, пойду или нет. Хотя, если честно, решение было принято сразу же.

Я сижу у задней стены в церкви и нахожусь под сильным впечатлением от переполняющей ее сейчас толпы. О! Это не простая толпа. Даже под солнцезащитными очками огромных размеров узнаются лица знаменитостей. В нескольких рядах скамей перед собой я вижу Мэри Пим, доверительно склонившуюся к одному из наших великих драматургов. Другой ряд целиком оккупировало руководство издательства «Маккаскил», которое публикует книги Лоренса Кайта. Мелькают известные актеры, прославленные ученые и даже несколько членов кабинета министров, но рядом с ними широко представлена и старая когорта из Сохо – левацкого толка поэты и прочие привыкшие эпатировать публику литераторы, с которыми Лоренс сошелся после учебы в Оксфорде. (Порыскав по сайтам в Интернете, я узнала, например, что он все еще частенько играет по выходным в теннис с Малкомом Азарией и Николаем Титовым.)

Кейт Уиггинс в тщательно отглаженном брючном костюме и в туфлях на высоких каблуках подходит перед самым началом службы, чтобы тихо поздороваться со мной.

– Я предполагала увидеть вас здесь, – говорит она. – Полли попросила дать ваш адрес. Надеюсь, вы на меня не в обиде?

– Разумеется, нет, – отвечаю я.

Она явно собирается продолжить разговор. Может, хочет спросить меня о той странной фразе, которую я дважды повторила во время встречи на кухне у Кайтов, но вдруг все вокруг приходят в суетливое движение, занимая отведенные места.

– Увидимся позже, – бормочет Кейт и спешит к своей скамье.

В церковь входит Лоренс с детьми и шествует по центральному проходу. Эдвард – Тедди – держится очень прямо и спокойно, нацепив маску общепринятой благопристойности, которая позволяет ему раскланиваться со знакомыми и даже чуть заметно улыбаться, а вот Полли, сгорбившаяся в своих траурно-черных одеждах, напоминает мне попавшую под ливень пташку. Совсем дряхлая пожилая леди, в которой я угадываю мать Элис, идет вместе с ними, поддерживаемая под руку Лоренсом. В последнее время он сильно похудел.

Мы встаем и хором исполняем «Отец Небесный нас спасет». Этот прежде рыбацкий гимн кажется мне странным выбором, но постепенно простые стихи о хрупкости человеческого бытия проникают в душу и представляются как нельзя более уместными.

Вокруг меня многие начинают лихорадочно шарить по карманам и доставать носовые платки.

Тедди, строгий и собранный, читает отрывок из поэмы Кристины Россетти. Пожилая дама – старая школьная подруга или соседка по Бидденбруку – торопливо и сбивчиво зачитывает цитаты из хвалебных статей о садоводческих талантах Элис, а потом садится на место и громко сморкается. Звучит песня Питера Уорлока.

На кафедру взбирается седой Малком Азария в черном костюме с лоснящимися на коленях брюками и произносит обязательный в подобных случаях панегирик. Он говорит об Элис с огромной теплотой и нежностью, однако не пытается обойти молчанием ее причуды и недостатки. Напротив, Малком привлекает к ним наше внимание. Удивительно, но именно это помогает вызвать к жизни образ настоящей Элис, и он предстает передо мной там, где прежде виделась лишь абстракция.

Затаив дыхание, я слушаю его рассказ о том, как он впервые услышал об Элис во «Французском доме» [3]вскоре после того, как она приехала из художественной школы в Солсбери.

– Мы отнеслись к известию о появлении Элис с предубеждением, – говорит он и сухо покашливает в кулак. – Мы посчитали, что она своего рода мерзкая Лорелея, которая похитит у нас Лоренса. И пребывали в этом заблуждении до того момента, когда наконец познакомились с ней. А потом все как один влюбились в нее.

Азария продолжает свою речь, и Элис постепенно становится для меня все более узнаваемой – со всей кипучей энергией, со всеми странностями и слабостями, присущими ее характеру. Она обладала особым чутьем к красоте и к абсурду, мечтательница, подверженная рассеянности, всегда создававшая вокруг себя атмосферу праздничного хаоса («не говоря уже об ее потрясающем варенье из чернослива и целых горах безе, которыми мы наслаждались под яблонями в Бидденбруке»). Многие слушатели с грустными улыбками и нежной ностальгией понимающе кивают рассказчику, когда он упоминает о потерянных ею паспортах, вечных опозданиях к поездам и воскресных обедах, которые могли начинаться у нее ближе к ужину.

– Но! – говорит он, поднимая указательный палец. – Она никогда не забывала о действительно важных вещах. Стоило критику написать о твоей работе разгромную статью, Элис всегда звонила первой. И часто оказывалось, что она единственный человек, с которым ты в такой день расположен побеседовать, принять приглашение вместе прогуляться, распить бутылочку кларета или просто отвести душу в отборной ругани.